Рука Фатимы
Шрифт:
– Ты можешь повернуться и уйти! – прошептал ей на ухо Джинким. В какой-то степени он даже рад, что эта враждебность на сей раз относится не к нему. – Уверен, что Хубилай тебя…
– Ни в коем случае! Я все выдержу! – отрезала Беатриче. – Ты ошибаешься, Ло Ханчен! – громко выпалила она. – Я пришла сюда не как пациентка, а чтобы приступить к работе, как того пожелал могущественный Хубилай-хан.
Ло Ханчен помрачнел – по всей видимости, никто не ожидал ее появления.
– Как хочешь. – Он недовольно скривил губы, напомнив старого моржа с торчащими на подбородке
Как всегда, «образец дружелюбия»… Но она не позволит старику омрачить свое настроение. Сегодня она во всеоружии.
– Толуй, подойди ближе!
– Кто это? – спросил Ло Ханчен. – Пускай уходит. Вход в лечебницу открыт не для всех.
– Это Толуй, сын великого хана и мой переводчик.
Молодой человек, которому едва исполнилось семнадцать, вежливо поклонился врачу-китайцу.
– Поскольку у вас нет времени помочь мне преодолеть языковые трудности, эту задачу взял на себя Толуй. По приказу императора!
Ло Ханчен побагровел от бешенства, но промолчал и снова занялся пациентами. Беатриче облегченно вздохнула:
– Прекрасно, и на нашей улице бывает праздник, – произнесла она по-немецки.
Толуй растерянно взглянул на нее.
– Что ты сказала?
– Неважно, – с улыбкой ответила Беатриче. – У нас на родине есть такая поговорка. Давай лучше начнем работу.
Как скоро выяснилось, Джинким недооценивал способности племянника. Толуй, этот симпатичный юноша, кроме многочисленных диалектов китайского и монгольского в совершенстве владел арабским, итальянским и даже латынью, а также древнееврейским и древнегреческим.
Беатриче постепенно осваивалась. Пациенты с помощью Толуя послушно отвечали на ее расспросы. Она подробно осматривала их, полностью концентрируясь на каждом, и ставила диагнозы. Большинство больных, находившихся в зале Утренней зари, страдали инфекционными болезнями, но встречались и другие случаи: переломы костей, камни в почках и желчном пузыре и даже два раковых больных. Эти были в таком запущенном состоянии, что даже в двадцать первом веке им вряд ли смогли бы помочь.
В этот вечер Беатриче возвратилась домой вконец измотанной – прямо выжатый лимон, но, несмотря на это, испытывала удовлетворение. Она чувствовала, что действует правильно.
В дверь постучали – Ахмад, склонившийся над своими книгами, поднял голову. Кто мог прийти в такой ранний час? Даже слуги еще спят глубоким сном.
– Войдите!
Он был немало удивлен, увидев венецианца.
– Марко? Что тебе надо?
– Я должен поговорить с тобой, Ахмад. Срочно.
Ахмад скорчил недовольную мину. Развязный тон венецианца раздражал его, но он сдержался и указал ему на сиденье на другой стороне стола.
– Садись, дорогой друг. Или ты так спешишь, что даже важные дела собираешься обсуждать стоя?
Марко заскрежетал зубами, но сел на низкое сиденье, упершись подбородком в колени. Взгляд его пылал бешенством:
– Итак, что ты сделал с ядом?
– Только то, о чем мы договорились.
Венецианец подпрыгнул и перегнулся через стол,
– Ты лжец! – прошипел он сквозь стиснутые зубы. – Ты не…
Ахмад почувствовал неудержимый прилив бешенства. Прежде чем Марко среагировал, он схватил его левой рукой за воротник, а правой нащупал спрятанный на поясе кинжал.
– Еще никто и никогда не называл меня лжецом! – прошипел араб. – И ты это делаешь в последний раз.
Он видел – венецианец не на шутку испугался: побледнел, в глазах застыл страх, кадык задвигался. Он нервно облизывал губы кончиком языка.
– Хорошо, хорошо. Я все понял. – И попытался изобразить улыбку.
Марко поднял руки, и Ахмад выпустил его.
– Извини, я не хотел тебя оскорбить. Но… если ты действительно подмешал ему яд в пищу, почему тогда этот старик до сих пор жив-здоров и свободно разгуливает по Тайту? Как ты это объяснишь?
Ахмад пожал плечами и глубоко вздохнул. Гнев постепенно остыл, но он не снимал руки с кинжала. Холодная сталь клинка, лишенного всяких украшений, но представляющего шедевр оружейного мастерства, приятно ласкала его руку.
– Не знаю, – ответил он. – Может быть, это яд долгого действия? Или тот человек невосприимчив к яду? Я не могу ответить на твои вопросы. Ты не того спрашиваешь!
Марко вздохнул, уставившись на свои руки.
– Я знаю. Прости меня. Я не могу найти Зенге. Никто не знает, где он пропадает. Может быть, он вовсе не покидал Шангду? – И, откинув прядь черных волос со лба, добавил: – Иногда я спрашиваю себя, не допустили ли мы ошибку.
Ахмад молчал; этот вопрос он тоже задавал себе не раз.
– Мне пора уходить. – Марко поднялся. – Прости, что я усомнился в твоей преданности.
Он вышел, оставив Ахмада одного. «Мальчишка и глупец, – размышлял Ахмад. – Если у кого и есть причины убрать с дороги этого негодяя, так это у меня. Будет и дальше копать, и, не приведи Аллах, найдет виновных, – я стану первым, кто лишится головы».
Борьба за свой авторитет стоила Беатриче невероятных усилий. Она работала на износ, не давая себе передышки. Солнце еще не взошло, а она уже появлялась в лечебнице, а уходила после заката. Всеми доступными ей средствами – а их не так уж много – пыталась лечить больных. Возвратившись к себе усталая и измученная, она была в состоянии только вытянуть ноги и поесть.
Но и тогда не позволяла себе отдохнуть, часами просиживая с Толуем за медицинскими книгами, посвященными целебным травам Поднебесной. Не зная основ китайской медицины, Беатриче не всегда понимала смысл образных метафор, которыми изобиловали эти рукописи. С помощью Толуя она строчку за строчкой с трудом расшифровывала их значения.
Постепенно ее усилия приносили плоды. Накапливая знания о китайских целебных травах, она все больше преуспевала в лечении больных. Китайские коллеги теперь не смотрели на нее равнодушно и пренебрежительно, как прежде. Пока они еще не делились с ней своими секретами, но уже начали прислушиваться к ее словам. И одно это наполняло ее гордостью.