Рука и сердце Кинг-Конга
Шрифт:
Я закатила свой транспорт в кабину лифта и спешно придавила кнопку. Мимо смыкающихся дверей промелькнуло что-то светло-голубое, и укоризненная фраза про странных людей, предпочитающих бесславное одноразовое повешение ежедневному трудовому подвигу, оборвалась на полуслове.
– А ну стой! Куда имущество катишь? – густо дыша алкогольными парами, строго окликнул меня на первом этаже некстати взбодрившийся сторож.
– Качу туда и обратно, – отговорилась я, не останавливаясь.
– Тебе и мне приятно, – пробурчал под картонкой невыносимый Макс.
– Тест-драйв такой! –
– Но-но! Ты слова-то выбирай! – обиженно буркнул малограмотный Пал Сергеич.
Я выкатила кресло на крыльцо, под прикрытием железной двери выпустила из картонного плена Смеловского, накрыла гофротарой пустой стул, снова завела его в холл и с невозмутимым выражением лица проследовала к лифту. Там мне пришлось немного подождать: кабину перехватили вверху. Я со своей коробчонкой скромно отодвинулась в темный уголок и пропустила двух парней с носилками и следующего за ними врача в голубом халате поверх тулупа. Вернув в офис многофункциональное катальное кресло века, я помахала ручкой ошарашенному Андрюхе и, не обращая внимания на его протестующее бормотание, легкой поступью сбежала вниз по лестнице.
Дверь распахнулась загодя, не успела я к ней приблизиться. На пороге возникла Трошкина. Лицо у нее было бело-голубое, цвета беспощадно обезжиренного молока, а глаза большие и темные, как отборные греческие маслины.
– Мама! – таращась на меня с таким бессмысленным видом, что заглядевшийся на новые ворота баран рядом с ней показался бы высоколобым интеллектуалом, сказала моя подружка. – Мамочка! Как же это? Что мне делать?!
Трошкина круглая сирота, все ее родственники давно пребывают в одной компании с моим покойным дедушкой. Таким образом, чтобы задать пару вопросов маме-мамочке, Алке имело смысл обращаться не ко мне, а к практикующему медиуму. Однако по выражению ее лица я резонно предположила, что с этим добрым советом имеет смысл повременить, и по возможности участливо спросила:
– Ты чего орешь как резаная?
– О-ой! – Алка всхлипнула и рухнула мне на грудь.
Я машинально похлопала ее по костлявой спинке и поверх вздрагивающего плечика оглядела окрестности. Мне хотелось убедиться, что Смеловский не засел где-нибудь поблизости, рискуя нарваться-таки на ожидаемую милицию, а благоразумно удалился куда подальше. Макса я и впрямь не увидела. На ступеньках одиноко и неуютно, на боку, лежал побитый гражданин в оранжевом костюме. Про него-то я совсем забыла!
– Алка! Ты почему этого бедолагу в «неотложку» не сдала?! – возмутилась я, встряхнув бессловесно всхлипывающую подружку.
– Так они не взя-а-а-ли! – проныла Трошкина, некультурно сморкаясь в мой меховой воротник. – Сказали, что разбитый нос – не повод прокатиться на «Скорой»!
– Разбитый нос?
Я присмотрелась к фигуре на ступеньках, переставила в сторону Алку, подошла к морковному дядьке, присела над ним, охнула и, не удержавшись, упала на пятую точку. Это автоматически изменило мой взгляд на фигуру лежащего, однако увиденное мне уже крепко запомнилось. Липкое месиво на месте височной кости производило неизгладимое впечатление!
– Это им не повод?! – севшим
– Да ладно тебе! – сказал мой внутренний голос, от страха сделавшийся необыкновенно циничным. – Все равно этому мужику никакие врачи не помогли бы. Он же мертв!
– Но он был жив, когда мы его подобрали! – напомнила я. – С разбитым лицом, да, но с целой головой! Ведь она была целой?
Я обернулась к Трошкиной.
– Как пасхальное яичко, – дрожащим голосом подтвердила она. – И когда я на одну минуточку отошла к «Скорой», чтобы посмотреть на бедняжку, которая хотела покончить жизнь самоубийством, этот человек был еще жив, только слегка побит. Он даже сам, без поддержки, сидел на ступеньках. А когда я вернулась, он уже лежал вот так!
Алка глубоко, с хрипами, вздохнула и робко, явно не надеясь на мой утвердительный ответ, предположила:
– Может, он тоже самоубийца?
Я еще раз посмотрела на труп и с сожалением покачала головой:
– Сомневаюсь. Но специалисты разберутся…
– Хорошо, что у нас есть свой такой специалист! – несколько обрадовался мой внутренний голос.
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – пробурчала я, с тоской осознавая неотложную необходимость первой сделать шаг к скорейшему и полнейшему примирению с капитаном Кулебякиным.
Иначе, чего доброго, под подозрение в убийстве может попасть еще один мой близкий друг, точнее – лучшая подруга: кроткая и безобидная Аллочка Трошкина!
Денис на своей машине приехал одновременно с операми и смотрел так сурово, что я не рискнула броситься ему на шею с поцелуями. И не больно-то хотелось нежничать, но это могло принести определенную пользу. Впрочем, суровые милицейские парни, видимо, и без того были в курсе некоторого особого отношения уважаемого эксперта-криминалиста Кулебякина к гражданке Кузнецовой Индии Борисовне и потому обращались со мной бережно, хотя и без большой приязни. Примерно как с тухлым яйцом.
Трошкину тоже никто не обижал. Да и кто бы смог обидеть маленькую хрупкую девушку в трогательной белой шубке? Алка вся сжалась и крупно дрожала, завывая и подпрыгивая на ступеньке, как перегруженная стиральная машинка в режиме интенсивного отжима, пока Денис по-свойски не прикрикнул на нее:
– Хорош трястись, садись в машину, там тепло!
– Нет уж, я лучше тут! – отговорилась Трошкина, испуганно поглядев на теплый милицейский транспорт, способный с комфортом доставить пассажирку в места лишения свободы.
– «Приезжайте к нам на Колыму!» – «Нет, уж лучше вы к нам!» – по случаю вспомнила я.
Трошкиной очень сильно не хотелось на Колыму. Боясь, что ее обвинят в кровавом убийстве, она каждому из оперов персонально поклялась, что никого сегодня не убивала, и выразила подкупающую готовность помогать следствию как угодно. Например, материально. Тут я смекнула, что моя неразумная подружка фактически предлагает лицам, находящимся при исполнении служебных обязанностей, денежную взятку, что тянет на отдельную статью Уголовного кодекса, и предостерегающе шепнула дурочке: