Рука Кассандры
Шрифт:
— А вот сейчас я привлеку твое внимание! — угрожающе сказал стражник повыше.
От него несло потом, луком и кислым вином. Лицо у него было угреватое и жестокое. Он неожиданно поднял руку и изо всей силы ударил Куроедова по лицу. В последнюю секунду тот успел отдернуть голову в сторону, и удар прошелся лишь по касательной, но все равно на мгновение ошеломил его.
«Сволочи, — мелькнуло у него в голове, — псы пьяные… Что я им сделал?»
— Пойдем, — тявкнул стражник поменьше. — Приамова стража не любит, когда на нее так смотрят по-волчьи, как ты.
— Куда? Зачем? — спросил Куроедов.
Сердце его трепыхалось от
При других обстоятельствах он бы, наверно, не удержался и ввязался в безнадежную драку, потому что не любил, когда его били. Но сама фантастичность ситуации притупила остроту оскорбления и боль в щеке, сделав и их фантастичной, нереальной. Во сне, правда, можно и треснуть кого-нибудь по морде, но во сне наяву…
— Куда, ты спрашиваешь? Сейчас мы приведем тебя к самому Ольвиду. Он знает, как беседовать с такими, как ты. Ну, живее шевелись, греческая падаль…
— Приготовьте молодого человека для тихой беседы со старым Ольвидом, — ласково сказал старик с огромной розовой лысиной, потирая руки. Он сидел на длинной скамейке в небольшой прохладной комнате с каменными стенами. На нем был желтый хитон с двойной черной каймой по краям.
Стражники, сопя, просунули руки Куроедова в две кожаные петли, закрепленные в стене, и накинули такие же петли на ноги.
Ольвид с кряхтением встал, упираясь руками в колени:
— Ой, боги, боги, за что они насылают на человека старость? И здесь болит, и там скрипит, и здесь тянет, и там ломит… Ох-ха-ха… жизнь… А у тебя приятное лицо, мальчик, на твоем лице отдыхают глаза. — Ольвид подошел к Куроедову, медленно покачал головой, как бы желая получше рассмотреть его. — И одежда у тебя интересная, не наша. Уж не какая-нибудь богиня соткала тебе эту ткань? А? Нет? Ну, прости старичка за болтливость… И вещички у тебя в карманах презабавные, и не поймешь, что для чего. Ох-ха-ха… Одной Афине многомудрой под силу разгадать, что к чему. Значит, мальчик мой, ты говоришь, что чужестранец и вовсе не имеешь никакого отношения к ахейцам, осадившим священную Трою?
— Совершенно верно, — торопливо сказал Куроедов, расслабляя мышцы, которые он было напряг, ожидая удара.
— Так, прекрасно, — пробормотал Ольвид и вдруг плюнул Куроедову в лицо. Густая липкая слюна попала в глаза, и тот дернулся вперед, но кожаные петли крепко держали руки.
— Сволочи! — крикнул он. — Что я вам сделал? Палачи вы проклятые! Неужели вы не понимаете, что, будь я шпионом, я бы не был одет в эту непривычную для вас одежду? Вы же вислоухие ослы, если принимаете меня за ахейца! Подумайте лучше об осаде, недолго ведь осталось стоять вашей Трое… Я это знаю, я пришел из будущего и знаю, что вас ждет. «Не нужно, пожалуй, говорить это», — пронеслось в голове у Куроедова, но бессильный гнев душил его и требовал выхода в злых, колючих словах.
— Так, так, так, — радостно и изумленно закивал Ольвид, потер ладони. — Ты знаешь будущее — прекрасно. Но смертные не должны знать будущее, ибо, зная его, они становятся как бы бессмертны. Да и как может существовать государство, граждане которого пытаются заглянуть в будущее? Как может править таким государством царь, если граждане то и дело будут ставить
— Ты лжешь! — крикнул Куроедов.
Но Ольвид с неожиданной для его возраста силой ударил его по губам.
— Молчи, мой милый юноша, — мягко сказал он и томно вздохнул, — ох-ха-ха… Я не люблю, когда во время допроса мне отвечают. Я больше люблю слушать самого себя, а не жалкие слова лжи. Да и что это за допрос, если каждый заключенный вздумает говорить что захочет? Это будет комедия, а не допрос… Когда я тебя о чем-нибудь спрашиваю, я и не ожидаю ответа. Зачем он мне? Я ведь все знаю заранее. И не щерь, пожалуйста, зубы, юноша. Я тебя бью для твоей же пользы, чтобы ты хорошо знал настоящее и забыл бы будущее. Ну, ну, не крути головой, а то старичку и ударить тебя трудно. Вот так…
4
В трубке простуженно захрипело, забулькало, и полковник Полупанов со вздохом достал из письменного стола разогнутую шпильку для волос, прочистил мундштук и чиркнул спичкой.
— Ну так что, капитан? — спросил он Зырянова, молчаливо уставившегося на стеклянный шкаф со спортивными трофеями отделения. — Так и напишем, происшествие расследованию не подлежит в связи с сверхъестественным характером? Так? Вы только на минуту представьте, как отнесутся к нашему рапорту в отделе. Да они его под стекло в рамку вставят… Нет, дорогой мой капитан, если нам поручено расследовать что-нибудь, мы должны быть готовы иметь дело с кем угодно, даже с духами, привидениями, лешими, водяными, гномами, эльфами, оборотнями, упырями, вампирами и прочей публикой этого рода.
Полковник любил в разговоре с подчиненными блеснуть эрудицией, знал за собой этот грешок, но ничего поделать с собой не мог. Да и нужно же в конце концов человеку иметь хоть какие-нибудь слабости…
— Вы мне дайте хоть одного гнома, я уж с ним побеседую, — угрюмо пробормотал капитан Зырянов. — Ну ничего, понимаете, ничего. Один растворился в воздухе, причем растворился без осадка, как кофе, другой возник из ничего, как кролик у иллюзиониста. Этого Абнеоса обследовало уже три комиссии академии, не говоря уже о сотрудниках ИИТВа. И все разводят руками. Шпарит по-древнегречески — еле разбирать успевают; подробности всякие рассказывает о Гекторе — он ему щит, оказывается, реставрировал, — об Андромахе, ну, в общем, отвечает по «Илиаде» без бумажки. Комиссии за сердце хватаются. И признать невозможно, и не признать — тоже.
— Андромаха — это хорошо, — вздохнул полковник. — С Андромахой я бы поговорил, особенно когда она без Гектора… А Куроедова нужно найти. С Гомером или без — это уже детали. В конце концов у нас отделение милиции, а не филфак.
— А я разве против, — пожал плечами Зырянов. — Я перебрал все возможности, включая массовый психоз, гипноз, наркоз. Ну ничего, ни одной ниточки, ни одной зацепки, ничего. Голова уже гудит как большой турецкий барабан. Вчера у нас в клубе на репетиции «Егора Булычева» я вдруг начал шпарить из «Гамлета». Глаза на режиссера выпучил и думаю: а вдруг и он сейчас растворится в воздухе…