Рука, сердце и кошелек
Шрифт:
– Это ваша собачка? – пролепетала Кира. – Какая огромная!
– Это мой Петр Ильич. Охранник и друг.
– Охранник?
– А вы думали на эти метры не найдется желающих? – неожиданно вздохнула старушка. – Ох, темных людишек-то нынче сколько развелось, не счесть! Так и прут всякие риелторы с предложениями выкупить у меня квартиру.
– А вы не хотите продавать свое жилье?
– Да, не хочу! – с вызовом произнесла старушка. – Мне все равно, что будет с квартирой после моей смерти. Но дожить я хочу там, где прожила всю жизнь!
Как поняли подруги, четырехкомнатная квартира принадлежала старушке целиком. Она была единственной, кто пережил всех своих родных – мужа, двоих детей и даже внуков.
– Все уже умерли, одни мы с Петром Ильичом остались. Но скоро, видать, и мой черед придет. Сны мне все по большей части туманные снятся. Муж часто приходит, пока что молча на меня смотрит, ласково так, но чует мое сердце, скоро к себе позовет.
Старушка покачала головой, близкая кончина явно ничуть не печалила ее. Да и чего ей было бояться, когда все те, кого она любила, были уже «там»?
– Вот только что с Петром Ильичом будет, я не знаю. Муж его крошечным щенком принес. А он такой огромный вымахал, никто не захочет его взять к себе. Павле предлагала, так она не против, но у нее соседи. Павла в коммуналке живет. Соседи на нее и так зуб точат. Куда уж ей пса приводить!
– А за что соседи ополчились на Павлу? – обрадовались подруги возможности перевести беседу в интересующее их русло.
– За характер ее вредный. И за отсидку. Вы не смотрите, что Павла на вид такая злая и сердитая. На самом деле сердце у нее доброе.
Ага! Доброе у нее сердце! Старушка, видать, не заметила, как Павла чуть было не набросилась на подруг с кулаками!
– Ну да я вам не о том рассказать хотела. Что там опять у Павлы случилось? Что вы к ней приставали?
Но подруги пока что медлили с ответом. И Леся спросила:
– А почему у вашей соседки имя такое странное?
– Мать ее покойница учудила. Назвала дочку Павлиной. Павлина Андреевна. Ну а сокращенно – Павла или Павлуша. Так что у нее случилось?
Старушка смотрела прямо и твердо. Чувствовалось, что, не узнав правды о своей соседке, она и рта больше не раскроет. Врать ей «сыщицам» не хотелось. И подруги честно рассказали про свое расследование, след которого и вывел их к Павле.
– Если вы думаете, что Павла ту девушку убила, то это вряд ли. Я Павлу знаю. Она не сможет человека убить, а потом спокойно своими делами заниматься. Она хорошая. Уж вы мне поверьте. Если сгоряча чего и натворит, то потом обязательно ко мне прибежит и каяться начнет. О! Слышите!
В квартире раздался звонок, и старушка подняла указательный палец.
– Это Павла!
Петр Ильич, прикорнувший возле порога гостиной, быстро вскочил на ноги и с громким топотом, от которого сотрясались стены в старой квартире и подпрыгивали давно отставшие половицы на паркете, помчался к дверям. Он явно
Наверное, несмотря на свой дурной характер, в глубине души Павла была неплохой теткой. Вот только очень уж глубоко было запрятано ее хорошее «я».
– Посидите тут, – велела старушка подругам. – А я пойду, спрошу, чего этой бедолаге от меня понадобилось.
Девушки остались сидеть в просторной гостиной, обставленной мебелью середины прошлого века. Сталинский ампир. Вещи тогда делались на совесть. И вся мебель выглядела вполне добротной, хотя и давно вышла из моды. Никаких антикварных и дореволюционных безделушек – статуэток, серебра или картин – тут видно не было. Все то, что имелось, было куплено уже в середине двадцатого века.
– Анна Георгиевна, можно к вам?
– А что случилось, Павлуша?
– Нехорошо у меня на душе как-то, муторно.
– Да в чем дело-то?
– Сама не понимаю, а только гадко.
– Это не ты, случаем, на лестнице кричала?
– Я, – со вздохом призналась Павла. – Не сдержалась, а теперь вот жалею.
Подруги слушали и удивлялись. Это та самая Павла, которая едва не растерзала их? Или какой-то другой человек? Говорит тихо, вежливо. Ни следа от той хамоватой зэчки, с которой они столкнулись в дверях.
– Ну, заходи, коли жалеешь. У меня ведь твои девчонки сидят.
– У вас? Не может быть! Почему они у вас?
– А я специально их к себе пригласила. Решила, что ты извиниться перед ними захочешь, вот и позвала их к себе.
Павла быстро прошла по квартире следом за старушкой. И, увидев подруг, скромно притулившихся на кухне, быстро и грубовато произнесла:
– Привет! Что вы там про убийство-то говорили? Я не очень поняла. Кого убили?
– Татьяну.
– Таньку? Мою сменщицу?
– Нет, другую девушку – стриптизершу.
– Чего? – искренне удивилась Павла. – Какую еще стриптизершу? Вы что-то путаете. У нас в «Голубом Мотыльке» стриптиз девчонки отродясь не танцевали. Кому там на них глазеть? У нас одни пи…ы бывают! А они, как известно, бабами не интересуются!
Теперь пришел черед удивляться уже подругам. Выходит, «Голубой Мотылек» – это бар для голубых? Вот оно что! А они и не поняли сразу. А что? Название самое подходящее для такого рода тусовки. И как они сами не догадались об этом?
– Так что стриптиз у нас исключительно мальчики танцуют, – продолжала говорить Павла. – Никаких стриптизерш у нас отродясь не водилось.
– Возможно, Таня работала официанткой?
– Официанты тоже все парни! Во всей ночной смене единственная баба – это уборщица. То есть я либо Танька.
– Вот это она? – сунула Леся ей фотографию, взятую из квартиры убитой девушки.
Павла недолго смотрела на снимок. Сразу же кивнула:
– Да, это она.
– Вы уверены?
– Точно она! Значит, говорите, убили ее?