Рука водящая
Шрифт:
— Хорошо…
Мальчик направился в сторону воспитательницы.
Алексей Александрович не ушёл сразу — он взглядом провожал мальчика, пока тот не присоединился к группе Антонины Георгиевны. Но стоило ему повернуться и сделать пару шагов к выходу, как услышал, что мальчик зовёт его. Он подбежал к нему, взял за руку и отвёл в сторонку.
— Можно, я доверю тебе секрет?
— Конечно!
— А ты не скажешь маме?
— Нет, раз ты этого не хочешь.
— Тогда наклонись, шепну тебе на ухо.
Алексей Александрович присел на корточки, и мальчик проговорил
— Понимаешь, случается так, что в тихий час я мочусь в постели. Из-за этого Антонина Георгиевна злится на меня и угрожает…
В это время раздался резкий мужеподобный голос Антонины Георгиевны:
— Алексей, вернись немедленно, хватит шушукаться!..
— Я ненавижу её… — шепнул мальчик и не спеша побрёл обратно.
Алексей Александрович так и остался сидеть на корточках, как изваянная из камня скульптура. Детей завели в здание. Он прислонился к забору, закрыл глаза и вслушался в голос мальчика — хотел за звучанием и за словами увидеть то, что могло происходить в этом белоснежном здании. «Я ненавижу», — сказал мальчик. Видимо, это она ненавидит его, что и вызывает в нём ответную ненависть. Алексей Александрович не педагог, то есть, не имеет диплома о так называемом высшем педагогическом образовании, но разве нужно им быть, чтобы понять: любовь воспитывается любовью!
Во дворе ещё оставались взрослые, которые привели детей; они стояли группами, о чём-то говорили, а потом медленно расходились. Сторож велел всем покинуть двор. Алексей Александрович оглянулся и нашёл уголок, где мог укрыться от сторожа. Тот, освободив двор, запер ворота на тяжёлый замок и вошёл в свою будку.
Алексей Александрович сел на траву, прислонился к стволу дерева и закрыл глаза. Тайна мальчика жгла всё его нутро. Он один со своей тайной, как и Алексей Александрович один перед своими мучительными переживаниями
Со второго этажа то и дело он слышит резкий мужеподобный голос воспитательницы. Голос кажется ему до боли знакомым и вызывает злобу и страх.
Он старается вообразить, что сейчас происходит с мальчиком.
Смутные воспоминания начинают в нём разворачиваться и потому в тетради из двухсот страниц об этой полосе жизни у него остались лишь неразборчивые каракули.
Но сейчас эти каракули раздвигаются как двери, и он вместе со всей группой детей входит в спальную комнату.
Воспитательница мужеподобным голосом властно произносит: «Ложитесь немедленно… Ни звука… У меня в руках ножницы… Могу кому-то отрезать что-то».
Она действительно держит устрашающие своими размерами ножницы и крутит ими.
Дети прячут головы под одеяла.
А Алексей (его никогда не звала воспитательница ласково — Лёша, Лёшенька, а обзывала «дурак дураком» или чем-то в этом роде) тоже уходит с головой под одеяло и закрывает глаза.
В спальной комнате, воцаряется гробовое молчание; она превращается в кладбище живых детей.
На
«Кто это?» — гремит мужеподобный голос.
Из-под одеяла вырывается рыдание обречённого: «Не я… не я… больше не будууу…»
На этот раз воспитательница проявляет жалость и не режет ребёнку ничего. Она велит всем заснуть немедленно.
Алексей заснул бы, он усталый, напуганный, истерзанный. Но не осмеливается заснуть: а вдруг опять произойдёт с ним то же самое, что на днях.
Воспитательница тогда накричала на него и схватила ножницы. Он заорал и залез под кровать, чтобы укрыться от ее гнева.
Она строго и на полном серьёзе объяснила ему: «Вылезай… На этот раз ничего не сделаю. Но повторишь то же самое, отрежу писульку… Понял?»
И в руках её зловеще зацокали ножницы.
Алексей после того дня не осмеливается заснуть, покрывает одеялом голову, берёт в руки писульку и держит крепко, чтобы она не свалила вновь беду на его голову. Даже сам подумывал отрезать её себе и тем самым обрести спокойствие.
Сейчас он лежит под одеялом таким же образом и ждёт, когда кончится этот мёртвый час.
В мыслях он угрожает своей писульке: «Если пустишь, отрежу».
Но мысли устают, и он засыпает.
Рука, которая крепко держит виновницу, слабеет, и страшный грех свершается. Он просыпается и с ужасом осознаёт, что лежит в мокроте.
Его охватывает злоба.
«Убью, убью», — кричит он обречённо.
Хватает писульку обеими руками и старается вырвать с корнями.
Больно, очень больно!
Но его злоба не стихает.
Вдруг одеяло, которое покрывает его, взлетает вверх, и он видит только ножницы, большие, крупные, и слышит их зловещий скрежет.
«Отрежьте… отрежьте…»
С рыданием умоляет он ту, которая стоит над ним, как зверь, и тянет руками свою плоть.
«Заткнись!» — гремит воспитательница.
Он сразу умолкает.
«Слезь с кровати!»
Он слезает с кровати.
«Раздевайся!»
Он снимает майку.
«Сними трусы!»