Руки вверх! или Враг №1
Шрифт:
Однако стоило доктору лишь на мгновение остановиться, как раздался нудный, недовольный голос.
— Я, конечно, очень крупно извиняюсь, — решительно вступил в разговор старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Но человек я здесь не посторонний. Прислушайтесь хоть раз к моим мыслям. Не такие уж они глупые. Жизненным опытом проверенные. Почему бы вам этого паренька хоть раз не выпороть? Без злобы ведь, а в чисто медицинских и научных целях это я предлагаю. Проэкспериментируйте, вреда не будет. Своей судьбой гарантирую положительный результат.
— Современный ребёнок, —
— Мне остаётся в прессу, то есть в печать, обратиться, — пригрозил старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Придётся описать положение дел. Так, мол, и так: не приветствуют у нас новое в медицине.
— Пишите куда хотите и что хотите, — отмахнулся Моисей Григорьевич. — Кстати, порка — это довольно древний метод. Не выдавайте её за что-то новое, тем более передовое.
— С чего бы это у него? — всхлипывая, спросила бабушка.
— Прямо скажу: не знаю. Ещё прямее окажу: я просто обескуражен.
И если бы в последнее время бабушка не занималась спортом, то сейчас бы обязательно упала в обморок, причём очень глубокий.
— Что же делать? — собрав всю силу воли, спросила она.
— Верить в науку, — ответил Моисей Григорьевич, — в её безграничные, хотя до конца и не раскрытые возможности.
— К вам, Александра Петровна, обращаюсь! — с жаром воскликнул старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Не против я науки, в её рядах тружусь. И если не поможет наука, возьмите вы в руки обыкновенный ремень, не поленитесь, и даже не порите, а хотя бы припугните! Нам-то это помогало!
Смерив его презрительным взглядом, Моисей Григорьевич заверил:
— Наука сделает всё, чтобы спасти вашего внука, Александра Петровна.
Глава № 43
На службе у фон Гадке появляется фон Хлипке
В бессильной ярости фон Гадке ударил по своему отражению в огромном зеркале. Зеркалу хоть бы хны, а кулачок, естественно, вдребезги. Но ярость фон Гадке не уменьшилась, а, наоборот, увеличилась в два с половиной раза.
Если вы помните, господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер путал правое и левое и вот вместо левой ручки (чёрная перчаточка) пустил в ход правую (белая перчаточка) и искалечил её (не перчаточку, конечно, а ручку).
«Как же я теперь буду есть? — в ужасной тревоге подумал он. — Я же не умею есть левой! А может, я разбил именно левую ручку? Как бы узнать?»
Внезапно он со страшным испугом обнаружил, что путает не только правое и левое, но и чёрное и белое!
В головке у него всё перемешалось, ничего он не мог понять. Его тут же отвезли в госпиталь, сразу же положили на операционный стол, пришлось ему (не столу, а фон Гадке) стонать и ругаться от диких болей.
Новый его адъютант (прежний угодил в тюрьму, потому что подал своему господину вместо ложки вилку) молоденький офицерик фон Хлипке по дороге из госпиталя сказал:
— В следующий раз, господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер, когда вами овладеет
— Не понимаю, — признался фон Гадке, с тоской и любовью глядя на искалеченную руку в тяжёлой гипсовой повязке. — Не понимаю и не соображаю, о чём ты болтаешь.
— Когда вами овладеет бессильная ярость, — услужливо и терпеливо повторил фон Хлипке, — вы подбегаете к зеркалу, замахиваетесь своим драгоценным для вас и для командования кулачком, а я вдаряю по зеркалу своим кулаком. У вас пройдёт бессильная ярость, а кулак разобьётся мой.
— Но зато разобьётся зеркало!
— Но зато пройдёт и бессильная ярость.
— Мозги у тебя варят неплохо, — поразмыслив, сказал фон Гадке. — А откуда ты взялся? Кто такой, такой на первый взгляд приятный?
— Меня прислали из Центрхашптаба по личному распоряжению барона Барана. Я очень услужлив. Я сделаю вашу жизнь почти райской. Мне это нетрудно! Ведь вы для меня почти бог!
— Ну это ты, хе-хе, загнул! А вот как я буду есть, отвечай!
— О, я вас прекрасно покормлю, дорогой мой господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер!
И действительно, фон Хлипке до того ловко кормил фон Гадке, что тому оставалось только рот открывать, жевать и глотать.
Наевшись, он почувствовал себя куда лучше прежнего, с удовольствием переваривал обильную пищу; спросил почти ласково:
— Где ты научился так прекрасно кормить?
— У нас была большая семья, а я в ней старший, — объяснил фон Хлипке. — И кормить всех братьев и сестёр с ложечки пришлось мне. И вообще в смысле услуг любимому начальству я умею делать всё и даже больше. А если чего и не умею, то быстренько научусь.
— Ты не сам попросился ко мне?
— Я бы никогда не осмелился! Ведь вы для меня почти бог. — Фон Хлипке склонился и доверительно прошептал: — Я приставлен к вам, чтобы следить за вами.
— Цвайбилд! Мефистик драп! — очень крепко выругался фон Гадке. — А на каком таком подозрении?
— Вам давно перестали доверять в Центрхапштабе, — предельно ласково шептал фон Хлипке, в три погибели согнувшись в услужливом поклоне, — особенно вам не доверяют с тех пор, как вы побывали у генерала Шито-Крыто. Есть подозрения, что вы вступили с ним в предательскую сделку. Поговаривают, что в наличии не имеется нескольких штук гавриков.
— Драйбилд! Мефистик драпдруп! — ещё крепче выругался фон Гадке. — Вот мерзавцы! Ещё что?
— Скоро состоится решение о том, чтобы отобрать у вас ваших гавриков и передать их более молодому и, пардоньте, более умному специалисту.
— Фюрбилд! — совсем крепко выругался фон Гадке. — Это проделки барона Барана. Он всегда завидовал мне… А почему ты откровенен со мной? Ведь я могу предать тебя. Со всеми твоими фонхлипскими печёнками, селезёнками и почками!
— Вряд ли вы это сделаете. — Фон Хлипке ещё ниже и ещё услужливее склонился перед ним. — Мне гораздо удобнее выдать вас, но я этого никогда не сделаю. Давайте работать вместе назло барону Барану.