Рукопашная с купидоном
Шрифт:
— Красивый, — задумчиво повторил он.
— А ты мужественный, — немедленно добавила Лайма, чтобы он, не дай бог, не обиделся. — Ты тоже можешь показать стриптиз.
— Нет, пусть лучше Жека, — решил Медведь. — Я могу показать пантомиму. Хотя…
— Отлично! — обрадовалась Лайма. — Только бы пророк не оборачивался слишком часто. Мы поставим его на самый край сцены, пусть говорит. Но позади должно все время что-то происходить.
В этот момент Бондопаддхай появился из гримерки. С ходу нельзя было понять, как
— Я готов, пойдемте, — приказал он Лайме и ткнул рукой в сторону коридорчика, ведущего к сцене. — Вы выходите первая.
— Объявлять?
— Переводить! Вы же будете переводить? Или в вашей стране все люди говорят по-английски так хорошо, что поймут божественные откровения?
— Еще и это, — пробормотала Лайма и повернулась к Медведю:
— Ничего не поделаешь. Я пойду переводить. А вам с Корнеевым придется проявить инициативу.
— Проявим, — пообещал тот. — Сообразим. В крайнем случае, я раздену Жеку.
— Я расскажу людям о том, как на меня снизошло откровение, — поделился своими планами Бондопаддхай.
— Очень хорошо, — похвалила Лайма, и тут в зале захлопали.
Медведь посмотрел на часы и воскликнул:
— Пора! Мы и так уже на пять минут задержались.
— Ваши сторонники ждут! — обратилась Лайма к Бондопаддхаю, слегка поклонившись. Она всегда кланялась, когда боялась, что он начнет с ней препираться.
Тот выпятил грудь и мелкими шажками, точно надувший зоб голубь, пошел на звук аплодисментов. Лайма проводила его взглядом и тут увидела валяющуюся на полу программку. Она подобрала ее, развернула и быстро пробежала глазами.
— Господи, Иван! Посмотри, сколько тут действующих лиц! Принц Маргион, Атлетиус, какая-то Элоиза… Иван, это катастрофа! Монолога Бондопаддхая будет мало! Лучше бы я прочитала саму пьесу, честное слово.
— А что? И отлично. Такая задумка режиссера, — неожиданно ожил Корнеев. — Один несет всякую белиберду по-английски, а второй вслух читает диалоги.
— Пьесу мы не успеем найти, — покачал головой Медведь.
— Я в гримерке видел томик Мольера, — вспомнил Корнеев. — Возьми его с собой и цитируй чего-нибудь оттуда. — Он широким шагом сходил за книгой и сунул ее Лайме в руки:
— Держи. По крайней мере не опозоримся.
— Кто-нибудь умеет раздвигать занавес? — испугалась Лайма, прижав книжку к животу.
— Мне это раз плюнуть, — успокоил Корнеев. — Я открываю занавес, и ты выходишь.
Он действительно быстро выполнил обещанное, и метры малинового плюша с приятным стрекотом начали расползаться по сторонам, обнажив пустую сцену. Сцена, к счастью, была освещена, и в зале горели светильники на стенах.
— Свет! — ахнула Лайма. — Надо погасить свет в зале.
— И так сойдет, — махнул рукой Медведь. — Это ж Театр абсурда, тут что угодно можно выкаблучивать.
— Вы вот что. Вы мне
— Пошла! — скомандовал Медведь, заступив дорогу Бондопаддхаю, который от нетерпения приплясывал на месте. — Минуточку, маэстро. Сейчас дело дойдет и до вас.
Завидев Лайму в белом халате, зал зааплодировал.
Просеменив на середину сцены, она тоненько прокашлялась и сделала вдох, но вместо того, чтобы что-нибудь сказать, замерла в неподвижности. Она не знала, что говорить. Какие-то простые слова у нее были заготовлены, но в тот момент, когда десятки глаз уставились на нее, причем Лайма видела каждого зрителя очень отчетливо, потому что зал был освещен приглушенным светом, все вылетело у нее из головы. Повисла трагическая пауза… И тут из-за сцены раздался голос Корнеева, громко провывший:
— Элоиза! Кто войдет сюда после смерти?
Лайма вздрогнула, сделала выдох и радостно сообщила:
— Нанак Бондопаддхай! — И захлопала в ладоши.
Зал тоже неуверенно захлопал, но когда на сцену выплыл вышеозначенный гражданин, захлопал в три раза громче. Бондопаддхай отлично смотрелся в свете рампы, и на лице у него застыло выражение монаршего величия. Лайма решила, что он вполне тянет на роль принца Маргиона, и с подобострастной миной обратилась к нему:
— Принц, вы так долго обдумывали свою речь. Говорите, подданные ждут!
Она поклонилась, разведя руки в стороны. Томик Мольера едва не выскользнул из потных пальцев. Ни о чем не подозревающий Бондопаддхай самостоятельно выдвинулся на самый край сцены, сложил руки перед собой и заговорил. Его плавная речь полилась, словно медовая река. Лайма, с глупой улыбкой наблюдавшая за залом, поняла, что многие зрители, в какой-то мере владеющие английским, напряженно вслушиваются, пытаясь понять хоть что-нибудь. Наконец пророк сделал паузу и выжидательно посмотрел на нее.
— Э-э-э, — пробормотала переводчица. Потом, не глядя, открыла на середине книжку, которую держала в руке, и зачитала:
— Послушайте, друг мой! Вы нахал, вы человек, с истинной наукой ничего общего не имеющий и подлежащий изгнанию из республики ученых.
Бондопаддхай кивнул и заговорил немного быстрее. Когда он сделал паузу, Лайма продолжила:
— Да, я приведу тебе веские доводы и сошлюсь на Аристотеля, этого философа из философов, в доказательство того, что ты человек невежественный, невежественнейший, невежествующий, изневежествовавшийся и так далее и тому подобное. — Пробежала глазами неподходящий кусок текста и закончила словами: