Рукопись Бэрсара
Шрифт:
Встретились наши взгляды: его — бестрепетный и горячий — эх, вытащить бы тебя свободным человеком из этого хлева! — и что-то вдруг изменилось в его глазах, потух в них яростный огонёк, и сразу смягчилось воинственное лицо, словно бы я уже на все ответил.
— Хватит и того, Великий.
— Я рад, что ты об этом спросил, Гарал. Тайные обиды рассорят и кровных братьев, наше же братство — только по обету, нам ещё труднее друг другу прощать.
Да, мы пришли сюда первыми. Голодали, холодали и сил не жалели. Но старались-то мы не для кого-нибудь, а для себя — чтобы выдержать ту зиму, а после жить хорошо. Да, тем, что пришли потом, мы помогли.
Все от них, Гарал. Это они платят мне за то, что живут под моей защитой и могут спокойно работать и богатеть. Мы прорубаем дороги, но разве хоть кто-то из наших трудится в лесу с топором? Нет, я понимаю бассотцев на деньги, что дают мне купцы. А потом по этим дорогам идут караваны, скупают наши товары и привозят свои, и каждый купец рад заплатить за то, что в Касе я охраняю его от притеснений, а в дороге от грабежа. Что бы мы выиграли, разогнав ремесленников и ограбив купцов? Нищету. Братство не сможет себя прокормить, потому что слишком много у нас едоков и слишком мало рабочих рук. Братство не сможет себя защитить, потому что занятые лишь хлебом насущным не противники для регулярного войска. Ты говоришь, что я держу сторону вольных против Братства? Да, когда Братство неправо. Никто не смеет решать споры оружием и кулаком. Есть обычай и есть закон, и есть кому рассудить. И не думайте, что раз вы сильны, то вам все можно. Наставник Ларг, дозволено ли одному человеку силой навязывать свою веру другому?
— Нет, — убеждённо ответил Ларг. — Не дозволено. — Помолчал и добавил: — Но просвещать должно.
— А если просвещаемый не согласен?
— То дело его и богово, — ответил Наставник грустно.
— А чего они над верой нашей ругаются? — крикнул румяный Калс.
— А ты своей верой на улице не размахивай! — внезапно озлился Сибл. — В Квайре ты её, чай, в нос никому не тыкал! Ты, Великий, верой-то не загораживайся, ты прямо скажи: чего это ты Братство в Касе за сторожа держишь, а всю лесную сторону Эргису отдал? Коль мне куда надобно, так что, мне у него дозволенья спрашивать?
— Тебе как ответить: правду или чтоб не обиделся?
— А мне на тебя обижаться не дозволено!
— Была бы война, Сибл, я бы тебе свою жизнь в руки отдал и страху не знал бы. А пока мир, ты мне, как нож у горла. Только и жду, что ты меня с соседями перессоришь и моих друзей врагами сделаешь.
— Такой олух?
— Если бы олух! Живёшь, как в Садане: своего погладь, а чужого ударь. Дай тебе волю, так мы скоро в осаде будем сидеть, да через стенку постреливать. Не хочу я такой жизни и тебе не позволю!
— Ничего, — сказал Сибл, — дозволишь. Вот как друзья те предадут, да соседи огоньку подложат…
— Знаешь, Сибл, не ко времени разговор. Есть что сказать — приходи. У меня дверь без запоров. А пока, прости, я Гаралу не все ответил. Ты спрашивал о наших вдовах и наших сиротах, Гарал?
— Вот так ответил! — сказал Гарал. — Значит, они правы, а мы…
— А мы сильнее, Гарал. Они живут под нашей защитой, их жизнь и достаток зависят от нас. Сильный может простить слабому то, что равному бы не простил.
— Ага! — вякнул Калс. — Они задираются, а мы спускай!
Я не буду ему отвечать, его уже треснули по затылку, и он только глухо бубнит под нос.
— Малый Квайр, Гарал, — это наше дитя. Беспечное и задиристое дитя, но нам его беречь и растить, чтоб он стал родиной для наших детей. Нам ведь уже не вернуться в Квайр…
Как они смотрят на меня! Перепуганные ребятишки, осознавшие вдруг, что все мы смертны.
— Братья мои, — говорю я им, — да неужели вы сами не поняли, что не на год и не на десять поселились мы здесь? Многое может измениться, но одно не изменится никогда: чтобы вернуться в Квайр, нам надо оставить здесь свою гордость, свою веру и свою силу.
— Но коль сила?.. — тихо сказал Тобал.
— Нас всё равно не оставят в покое. Только братоубийство принесём мы в родную страну. Думайте, братья, — грустно сказал я им. — Мне казалось, что вы все уже поняли сами. Если не так — думайте хоть теперь. Думайте за себя и за своих детей.
Никто из них не ответил. Они молча встали и поклонились, когда я пошёл к дверям, и взгляды их тянулись за мной, тянулись и обрывались, как паутинные нити.
— А, дьявол тебя задери! — сказал мне Сибл. — Лихо ты нас!
Мы с ним шагаем вдвоём — Асаг уже улетел. Его распекающий голос ещё не угас, но Малый Квайр засосал и унёс Асага, и я улыбаюсь тому, что Асаг-то, наверное, счастлив. И я говорю — невпопад, но знаю, что Сибл поймёт:
— А ты сменял бы такую жизнь на прятки в Садане?
— А ты сменял бы своё богатство на жизнь Охотника?
— Да? — не задумавшись, отвечаю я — и гляжу на Сибла с испугом. Как он смог угадать? За семью печатями, за семью замками.
— То-то же! — отзывается он с ухмылкой.
— Раз ты так меня знаешь…
— Ни черта я тебя не знаю. Ты — вроде, как твоё стекло. Будто просвечивает, а насквозь не видать.
— Чего тебе нужно, Сибл? — говорю я ему. — Власти? Богатства? Свободы?
— Тебя, — отвечает он. — Чтоб ты от меня не загораживался. Чем это я не вышел, что ты Эргису веришь, а мне нет?
— А Эргис от меня ничего не хочет. И в деле он видит дело, а не себя. Я и сам такой, Сибл. Мне с ним проще.
Смотрит в глаза, пронизывает насквозь, выщупывает что-то в извилинах мыслей. Пусть смотрит, мне нечего скрывать.
— А коль веришь, — говорит он наконец, — так чего вы с Асагом меня вяжете? Чего без дела томите? Эдак я напрочь взбешусь!
— Скоро, Сибл, — говорю я ему. — Теперь уже скоро. Будет лето — будет война.
Длинный весенний день, заполненный до отказа. Утро начато по протоколу, а теперь я позволю себе зигзаг. Завтра аудиенция у локиха, визит к Эслану, а вечером небольшой приём. Отборная компания: шпионы, дипломаты и вельможи. Цвет Каса. Послезавтра Совет Старейшин и разбор торговых споров. И так на много дней вперёд — конечно, не считая главного.