Рукопись из тайной комнаты. Книга первая
Шрифт:
Густа огляделась по сторонам. И папа, и мама, и даже Марта смотрели в пол. Под насмешливыми взглядами двух мужчин, шумно устраивающихся за столом, она легко поднялась и, кивнув уполномоченному, распахнула дверь своей комнаты. Она вошла первой и, сбросив с головы платок, уронила его на стол с бумагами, где синим по кремовому было написано про баронессу фон Дистелрой. Уполномоченный их так и не увидел.
Через полчаса троица покинула дом плотника Лиепы, сделав пометку, что неблагонадёжных элементов здесь нет и раскулачивать хутор тоже не надо.
В этот вечер
А больше никто в семье по поводу происшедшего ничего не сказал. Густе и самой говорить не хотелось. Она только убрала со стола бумаги, спрятав их, как и всю свою прошлую жизнь, понадёжнее и подальше в шкаф, который столь предусмотрительно сделал папа.
А через неделю к ним прибежала Инга – простоволосая и заплаканная. Оказалось, что Юриса вместе с братом и его женой и детьми ночью забрал уполномоченный.
– Их всех взяли, я даже проститься не успела! – Инга рыдала в голос и никак не могла успокоиться.
Пока мама с Густой утешали крестную, папа пошёл в город. Вернулся он под вечер и долго сидел у стола, терзая подвернувшуюся под руку тряпку – новости были страшными: забрали не только Юриса. Товарные вагоны шли из Вентспилса на восток, увозя тех, кто по мнению уполномоченных угрожал Советской власти. Вагонов было много. И были те, кого никуда не увезли, а попросту расстреляли на месте. Власть убирала неугодных. Был день 14 июня 1941 года.
Инга осталась в доме, возвращаться было незачем.
Её уложили спать, а мама с Густой долго молча сидели у стола в сумерках белой ночи. Наконец, поднявшись, мама притянула к себе её голову и, прижав, поцеловала в макушку:
– Спасибо, дочка! Если бы не ты, неизвестно, кто бы из нас по ком плакал.
14
А через неделю война пришла в Латвию.
Сначала по радио передали, что Вентспилс и Лиепаю бомбят фашисты. А потом начался хаос. По радио говорили про «истребительные батальоны», куда призывали вступать всех мужчин. А по железной дороге на восток шли тяжело гружёные эшелоны, и земля дрожала под ними. Потом радио сообщило, что немцы захватили Даугавпилс. А потом как-то сразу и вдруг, в одно утро оказалось, что война, которая так долго шла в Европе, пришла в Курземе чуть ли не за несколько дней. Густа не успела даже понять, как и когда это случилось.
Только вот, в середине июня плакали они с крестной Ингой по высланным в Сибирь родным, а вот уже эшелоны не с людьми, а с тяжёлыми грузами проезжают по железной дороге. А с 1 июля радио больше не говорило по-русски, в Ригу вошли немцы.
Густа чувствовала на себе взгляды домашних. Она понимала, что от неё, как от самой учёной, ждут каких-то разъяснений или указаний. Ночи летом слишком светлы, чтобы не видеть, с какой надеждой смотрит на тебя твой папа, замирая у радио. Но Густа молчала. Слишком быстро происходили события, слишком много было неизвестных.
В конце концов, устав от неизвестности, она решилась.
Достала из шкафа любимое синее платье, которое не надевалось вот уже почти два года, аккуратно собрала
Отмыв и оттерев добела почерневшие от крестьянской работы руки, она отправилась в город.
Управу она нашла сразу. Собственно, искать не приходилось, мэрия всегда располагалась возле старого замка, власти оставалось только менять таблички. Теперь на табличке значилось, что в здании находится военная комендатура и служба безопасности. У входа стоял караул, а в дверь входили и выходили люди в военной форме.
Прежде чем входить, Густа решила присмотреться – люди в форме пугали. Наконец, набравшись храбрости, она приблизилась к военному у входа.
– Куда? – оклик, обращённый к ней, звучал грубо.
– Я хочу навести справку.
Правильная речь, похоже, произвела впечатление. Осмотрев девушку, солдат сделал шаг в сторону, пропуская её к двери:
– В приёмной дежурный офицер, фройляйн.
Отворив тяжёлую дверь, Густа вошла в приёмную. За столом, смотревшимся инородным телом в почти пустом фойе, действительно сидел офицер. Прижимая к уху трубку большого чёрного телефона, он что-то записывал в лежащий перед ним блокнот и никак не обозначил, что видит посетительницу. Густа робко остановилась перед столом.
Закончив разговор лаконичным «Jawohl» и положив трубку, офицер уставился на Густу. Он молчал, глядя в упор водянистыми рыбьими глазами, и было непонятно, видит он её вообще, или нет.
– Здравствуйте, герр офицер, я бы хотела узнать, как я могу получить информацию о герре фон Дистелрое.
– В нашей комендатуре такого офицера нет. – Ответ был лаконичен.
– Он не офицер…
Густа даже не успела закончить предложение, как мужчина её перебил:
– Гражданскому населению справок не даём.
– Но…
– Никаких «но»! Обращайтесь к местным гражданским властям.
И, поднявшись, офицер показал ей на дверь.
Доставать тщательно завёрнутое свидетельство было бесполезно. Густа ясно видела в этих рыбьих глазах мутную брезгливость и полное безразличие.
Выйдя из комендатуры, она повертела головой в поисках местного самоуправления. Действительно, как же она сразу не заметила – у соседнего флигеля белела бумажная вывеска. Густа остановилась в нерешительности, нужно ли ей идти туда, или нет. Выходило, что – нет. Ответ на первый вопрос она уже получила – город полностью перешёл к немцам, и они, если судить по капитальной табличке комендатуры и бумажной – управления, явно имеют власть. Идти туда, чтобы получить подтверждение, вовсе не требовалось. И тем более не имело смысла спрашивать о судьбе фон Дистелроя. Уж если немец не хочет, а скорее, и не может помочь, то откуда местным знать, кто, где и как пропал.