Руководящие идеи русской жизни
Шрифт:
Теперь господ Индриха [98] с Верцинским и сестер Св. Иосифа, однако, потревожили и изгнали. Будет ли лучше? Это увидит кто доживет до следующих расследований. Несомненно только одно: что всякое верование сохраняется прежде всего своей внутренней силой, а не внешними подпорками.
Для нас в констатированных успехах римско-католической пропаганды в Москве наиболее грустную сторону составляет не то, что около тысячи русских перешли к лобызанию туфли святейшего отца, а то, что это произошло от безжизненности духовной, в которой их держало «православие по метрике».
98
Владелец московской типографии Карл Семенович Индрих, чех по национальности, был сообщником Феликса фон Верцинского.
По метрике это были православные,
Римский католицизм при всех прочих недостатках многих чарует независимостью своей церковной власти. Какое отношение эта самостоятельность имеет к вопросам чисто церковного благочестия и канонической правильности, показывает, например, отношение нашего церковного управления и римского к законам бракоразводным.
Правительственная власть наша поступила правильно, пресекши нарушение закона пропагаторами римского католичества. Но что касается охраны православной веры и Церкви, то для этого нужно прежде всего усвоить политику уважения православной самостоятельности Церкви. Для этого, разумеется, требуется дать Церкви возможность воссоздать канонические формы общецерковной жизни, начиная с центрального управления и кончая приходским, для чего необходим Поместный Собор и такое определение отношений церковной и гражданской властей, при котором церковная власть не превращалась бы в подобие правительственного «ведомства».
Получив возможность живой деятельности, Православная Церковь, без сомнения, очень скоро и сама предохранила бы своих чад от уловления иезуитской пропагандой, достигла бы этого не внешними мерами обуздания отцов-иезуитов, а внутренним отпором убеждения и совести самих чад своих. Огромное усиление отпадений от Православия зависит прежде всего от чрезмерной подчиненности Церкви гражданской власти.
Идея, возобладавшая в настоящее время в отношениях государства к вере, имеет стремление сделать государство арбитром исповеданий. Когда кажется нужным смирить католиков, власть их смиряет. Но когда это требуется в отношении православных, то это делается еще легче вследствие подчиненности церковного управления гражданскому. На пути такой политики все шансы на успех получают «наименее покровительствуемые» исповедания, ибо они пользуются большей внутренней свободой. Патер Верцинский и сестры-иосифлянки могут быть высланы из Москвы, но их прозелиты останутся чадами Римского престола. Высылки патера Верцинского Римский престол не примет на свою ответственность, а, например, высылку иеромонаха Илиодора [99] Св. Синод примет на себя. Поэтому московские прозелиты Верцинского останутся при Римском папе и без патера Верцинского, а царицынские «илиодоровцы», пожалуй, и не пожелают остаться при Св. Синоде, санкционировавшем высылку иеромонаха Илиодора. Совсем иное отношение к велениям Синода получилось бы, если бы царицынцы верили в его самостоятельность, в то, что его голос есть голос действительно Церкви, а не гражданской власти. Вот это-то ненормальное положение нашего церковного управления и должно изменить, и тогда патеры верцинские и вообще иноверная и инославная пропаганда перестанут быть страшными для нас.
99
Активный политический деятель, иеромонах Илиодор был организатором многочисленных митингов и пользовался большой популярностью в народе, постоянно конфликтовал с властями светской и духовной. Будучи выслан Синодом из Почаева в Царицын, собрал там вокруг себя многочисленную группу сторонников.
Польша и Россия
Один очень умный и патриотически настроенный читатель и сотрудник, касаясь нашей статьи о государственном языке в Привисленье, спрашивает: «Что нам делать вообще с Польшей»? Рассматривая политику «русификации» и «германизации» и находя ту и другую совершенно бессильными, наш корреспондент останавливается на мысли: не лучше ли будет «совсем развязаться с Польшей»? Сделать это можно, например, отдачей всего Царства Польского Австрии
Прежде чем отвечать на эту главную мысль нашего корреспондента, мы должны оговориться, что вопрос о государственном языке не имеет ничего общего с «русификацией». Для государственного языка нет ни Польши, ни Грузии, ни, скажем, даже Финляндии, а имеются только различные части одного государства. Если бы Российская Империя представляла Соединенные Штаты Восточной Европы, то и в этом случае «штаты» должны были бы выбрать один какой-нибудь язык в качестве государственного, обязательное знание которого одинаково необходимо для всех граждан, без того не способных ни пользоваться имперскими правами, ни исполнять имперские обязанности.
Итак, настаивая на необходимости русского языка как государственного, мы только исходим из, кажется, не подлежащего спору предположения, что для частей Империи, раскинувшейся от Вислы и Карпат до Тихого океана, невозможно выбрать один общей язык, кроме русского. Быть может, настанут иные времена, быть может, русская национальность упадет еще ниже, чем теперь, а, например, поляки поднимутся еще выше, и тогда может явиться другой разговор. Но теперь, во время, когда мы пишем, законодательствуем и устраиваемся, государственным языком может быть только русский. Говоря об этом, мы не имеем в виду ни русификации, ни вопроса о том, что нам делать с Польшей, а имеем в виду исключительно потребности граждан одного и того же государства. Они могут дома, у себя, говорить на каких угодно языках, могут молиться, писать стихи и ученые сочинения по-польски или на иных языках, но все должны знать один язык (русский) и один только язык должны встречать в употреблении государственных учреждений. Иначе грузин, поляк, мордвин и немец не могут ни судиться в имперских судах, ни совместно служить в армии, ни законодательствовать в Думе и т. д. Для хорошего построения государства необходим какой-нибудь общий для всех граждан государственный язык. Вот вопрос, который рассматривали мы.
Совершенно иной, не имеющий ничего общего с первым вопрос: «Что нам делать с Польшей»?
На этот вопрос мы прежде всего спросим: «Что нам делать с Россией»?
Наши федералисты и вообще люди русской бессодержательности толкуют об устройстве Империи на началах «свободы самоопределения» всех народностей. Этот голос младенчествующего или старчествующего политического разума. Никакой такой идиллии совсем нельзя устроить. В свободе «самоопределения», то есть национальногосударственного существования, для каждого из племен важнее всего возможность расширения, роста до беспредельности. Отсюда между ними неизбежна борьба, уничтожающая государство, если только не имеется или не найдется некоторой преобладающей силы, которая своим центральным влиянием, своей господствующей над всеми тяжестью не уравновесит остальных и не укажет им всем известных границ их национальных вожделений. Без такой господствующей национальности не может существовать разноплеменная Империя.
В Российской Империи такой центральной силой была доселе русская. Пока эта сила имеется, мы можем рассуждать, что нам делать с той или иной ветвью общеимперского дерева. А если мы перестанем быть такой силой, то лучше задаться вопросом: «Что с нами сделают поляки» и прочие племена Империи?
Но в настоящее время мы именно разваливаем все устои, на которых развили раньше свою силу, материальную и духовную, ту силу, которая дала для Восточной Европы господина именно в виде русского племени, ту силу, которая только и сделала из нас государственный народ. Перечислять ли эти условия? Ведь сейчас же все закричат о «реакции». Но мы не виноваты в том, что факт есть факт и дважды два дают именно четыре, а не три с половиной. Факт в том, что ни истории, ни нам, ни «октябристам», ни «кадетам» неизвестны другие основания какой-нибудь специфической русской силы и русской культуры, кроме Царской идеи в политике, православного мировоззрения в нравах и быте и союза государства с Церковью в целостном существовании Русского национального государства.
В настоящее время мы усерднейше все это разваливаем. Той силы, которая позволяла России быть центром племен Восточной Европы, мы лишаемся с каждым годом все больше. Что же мы с собой вместо этого хотим сделать? Вот в этом весь вопрос.
Если мы желаем устроить из себя народ, никому ни в чем не мешающий, то это, другими словами, означает народ, ничего своего не имеющий. Таким путем мы превращаем себя в духовно пустое место. Тогда смешно думать о какой-либо нашей центральной роли для народов иноплеменных, которые, напротив, создают или стремятся создать нечто культурно-государственное на своих собственных силах и основах. Они окажутся содержательнее, а потому сильнее нас, и не мы будем их устраивать, а они нас. В этом случае нам незачем и утруждать себя заботой, «что нам делать с Польшей». Ничего при этом мы не можем с ней сделать, и даже к Австрии она пойдет лишь в том случае, если сама этого захочет, а пойдет, конечно, не для того, чтобы сидеть сложа руки за Неманом и Бугом, оставляя нас в спокойном обладании областями, ей необходимыми для полноты ее развития.