Рукоять меча
Шрифт:
Кенет протянул руку к стене и коснулся ее кончиками пальцев. Потом слегка толкнул. Пальцы мага проткнули стену насквозь, словно бумагу. Кенет оторвал кусок стены и скомкал.
– Пойдем, – повторил он.
На сей раз Кэссин послушался. Кенет шагнул сквозь тающую стену и Кэссин последовал за ним.
Выйдя из камеры, Кенет остановился так неожиданно, что Кэссин едва не налетел на него.
– Слушай, у тебя в твоем узелке лишней смены одежды не найдется? – с надеждой спросил Кенет. – А то ведь когда тут все окончится, я останусь голый, как огурец.
Действительно, его серо-коричневые лохмотья местами начинали смутно просвечивать. Несуществующая
– Ну, для такого кафтана плечи мне надо подрезать вдвое, – услышал Кэссин у себя за спиной, – а штаны я натянуть сумею. На первое время сгодятся. Спасибо.
Плечи вдвое подрезать… да, Кенет, как всегда, не солгал. Он и в самом деле воин. Конечно, его костяк не увешан грудой тренированного мяса, но само его сложение… и как только Кэссин раньше внимания не обратил? Целитель настолько худ, что способен натянуть штаны двенадцатилетнего мальчишки. И при такой-то худобе – могучий разворот плеч! Держась всю жизнь за волшебный жезл, таких плеч не наживешь. Для этого нужно не один день мечом помахать…
И что за ерепень лезет в голову! Можно подумать, у Кэссина другого дела нет, как размышлять о том, широкие плечи у кого-то или узкие. Вокруг рушится весь его мир, вся его прежняя жизнь – а он прикидывает, долго ли Кенет упражнялся с мечом, пока обзавелся такими плечами… Кэссин и сам бы от таких не отказался… при случае надо будет спросить, очень ли трудны воинские занятия? Может, желание Кэссина не так неисполнимо, как кажется? Почему, ну почему он не только не испытывает ни малейшего сожаления, но даже и заставить себя горевать не может? Он ведь так восхищался своим кэйри и этим домом… восхищался… но не любил.
– Эй, ты заснул?
Кэссин обернулся и посмотрел на Кенета. Вот уж кем восхищаться невозможно! Совершенно нелепое создание. Тощий, жилистый, встрепанный, с несоразмерно широкими худыми плечами, весь какой-то голенастый, штаны едва ниже колен…
Кенет перехватил взгляд Кэссина и внезапно засмеялся.
– Ты чего это? – оторопел Кэссин.
– Сдается, судьба у меня такая – уходить отовсюду в одних штанах не по росту, – объяснил Кенет. – Пойдем отсюда. Сейчас как начнет все рушиться… конечно, если камнем по темечку угодит – это всегда неприятно, но когда на голову падает несуществующий камень – вдвойне обидно.
– Так это все и вправду рухнет? – Минуту назад Кэссин и сам так думал, но, услышав из уст Кенета подтверждение своей мысли, отчего-то испугался.
– И очень скоро, – кивнул Кенет. – Да ты посмотри.
Уже знакомым Кэссину взмахом руки Кенет указал на разорванную им стену. От места разрыва по стене тянулась темная черно-коричневая пленка, заволакивая каменную кладку с непостижимой быстротой.
– Пойдем-ка поскорей, – хмуро произнес Кенет. – Это будет… очень некрасиво.
Гобэй оттолкнул от себя драконью книгу так стремительно, словно оттуда мог в любую минуту высунуться дракон и перекусить Гобэя пополам. Руки у него тряслись – у него, у самого хладнокровного мага в мире!
Теперь понятно, почему Кенет не мог уйти из его темницы!
Мир не любит магию и магов и сопротивляется им, как может. Всем, кроме одного. Собственная сила Кенета не так уж и велика. Он не может сдвигать горы – но ему достаточно попросить, и гора сама отодвинется. Да еще и поделится с ним своей силой. Огонь и вода, земля
Теперь понятно, почему проклятый юнец был так самонадеян.
Напрасно, голубчик. Никуда ты от меня не денешься. Один-единственный глоток настоящей воды придал бы тебе непомерную силу… но никто не подаст тебе настоящей воды. Ты ел и пил то же самое, что и все прочие обитатели моего дома, – вино и деликатесы, созданные моим волшебством. Они несравненно вкуснее настоящих, они лучше… они даже лучше, чем можно было подумать, потому что они предали тебя в полную мою власть! А ты еще спорил, глупец, уверял, что настоящие вещи лучше. Вот оно, торжество разума над естеством! Творения моего разума заграждают тебе путь к естеству – и теперь-то ты уж точно мой!
И теперь меня не тревожит твое прикосновение, пожирающее то, что тебя здесь окружает. Вокруг тебя слишком много иллюзий, и у тебя не хватит сил, чтоб проложить сквозь них путь. Своих сил не хватит… и ничто тебе их не придаст. Вот теперь мне совершенно безразлично, что тебе стоило лишь прислониться к моему столу – и половины стола как не бывало.
Гобэй нахмурился. Половины? Но ведь он мог поклясться, что прикосновение Кенета стерло не половину стола, а гораздо меньше. Однако недостает именно половины… да нет, куда там – намного больше! Почти вся столешница растаяла… и продолжает неторопливо таять.
Таять?! Но позвольте… ведь Кенет прислонялся совсем не к этому столу! И не в этой комнате!
Взгляд Гобэя метнулся вдоль стен – вдоль того, что было стенами… в сухую ночь, уже поблекшую, полустертую рассветом…
Гобэй невольно подался вперед, шагнул – и в его босую ногу впился обломок разбитого шерла.
Часть третья
ЮКЕННА
Пролог
Кэссин шел вслед за Кенетом, изо всех сил стараясь не огладываться. Кенет прав: то, что сейчас происходит с домом, нельзя назвать красивым… и все-таки не в этом дело. Просто Кэссин почему-то знал, что он не должен, не имеет права этого видеть.
И все же он оглянулся. Он не мог не оглянуться на этот голос. Привычка к покорности, вошедшая с годами в плоть и кровь. Привычка просыпаться на самый тихий звук этого голоса. Да что там просыпаться – даже и простившись с жизнью, Кэссин вскочил бы, надумай кэйри окликнуть его мертвое тело: «Эй, Кэссин!»
И снова Кэссин, не раздумывая, обернулся на звук его голоса.
Вид кэйри был ужасен. Жутко было видеть, как он идет босиком по стремительно тающим, но еще способным поранить ноги обломкам. Жуть охватывала и при взгляде на останки еще недавно роскошных одеяний, мутным облачком колыхавшихся вокруг тела. И только гнев, исказивший его лицо почти до неузнаваемости, гнев, еще вчера напугавший бы Кэссина до безъязычия, – только этот гнев делал отчего-то кэйри донельзя смешным. Вот только засмеяться Кэссин не смог – горло у него мучительно сдавило, в глотке пересохло.