Рулетка еврейского квартала
Шрифт:
И Аида вышла прочь, бежала, как из чумного дома. Но Инга ни одной попытки не сделала и жеста даже, чтобы ее удержать. Безнадежно это, да и зачем теперь?
Лос-Анджелес. Силверлейк. Август 1995 г.
Дело ее подходило к концу. Без страха и угрызений совести оставалось завершить его последний, аккордный этап. Инга теперь и удивлялась, как же просто ей далось и такое решение, и само исполнение задуманной ею аферы. Ни разу еще за обе свои жизни, впрочем, ей не было так легко. Что же, негодяю негодяево. А чувствовать себя совсем мерзавкой оказалось даже хорошо. Значит, она отныне негодяйка. И все от нее отвернулись. Все, то есть, честные люди. А иначе, одна Аида. А другие просто не знают, и их, стало быть, можно обманывать и дальше. Словно
В доме на Вейверли Драйв она бы все равно не осталась. И смерть Родриго ничего тут не смогла бы поменять. Дом ей не нравился своей вычурностью и яркостью цветов и был как бы весь с чужого плеча, а донашивать за кем-то вещь, пусть и в безупречном состоянии, она никак не желала. Сначала у нее появились надежды, что дом выкупит у нее Фелиппе в память об отце. Но старший и с сего момента полноправный сеньор Рамирес даже слушать о том не пожелал, хотя мог сделать выгодное для себя приобретение. Он и без того крайне угнетен был наследством в виде «Экспакс Лимитед», и эту компанию по воле отца он не мог продать, ни единой акции, а только управлять в качестве душеприказчика и передать далее детям после своей смерти. А уж внуки пусть поступают как хотят. Может, у них голова окажется на своем месте.
И, конечно, одна часть гостиной очень неприятна была Инге по воспоминаниям. Нет, покойники ей не мерещились, и привидения, хрипящие от удушья, не являлись тоже. Но, как говорится, осадок-то остался. Зачем при нынешней обретенной свободе от формальных норм совести ей снова возвращаться поневоле к тому, от чего мудрее сбежать прочь?
Иной человек удивился бы и почел за неправду от начала до конца все последние обстоятельства ее жизни. Как и подруга Аида, усомнился бы, зачем при доме и деньгах, преуспевающем муже бежать прочь, неведомо куда, а то и опускаться до преступления. Ведь все же есть. Настолько все, что любая, ну пусть не любая девушка или дама на ее месте почли бы за счастье и успех такое положение вещей. А для кого сеньор Рамирес был бы и настоящим журавлем в небе. Но Инга и сама некогда мечтала только что о богатстве, особенно в эпоху «синих кур». А вот же скоро, особенно когда мечта ее осуществилась, она прочувствовала и убедилась – одних денег и ценностей ей для счастья не хватит. Мертвые эти предметы без цели и будущего никакой радости ей не давали. А муж, уже второй нелюбимый и нежеланный, совсем отравлял существование. Она хотела иного. Еще не очень знала, чего именно хочется, но зато ей открылось и то, чего она не хочет совсем. Инга ни о чем не жалела теперь, и это только лишний раз убеждало ее, что все поступки совершены ею в согласии с сокрытыми внутри нее стремлениями, в итоге которых виделось непременное счастье.
Сначала она немного сетовала, что Фелиппе не захотел дом себе. На одно его содержание вылетала из ей принадлежащего уже кармана уйма денег. А вот если обратить дом в наличные, то можно затеять любой собственный бизнес. Инга очень серьезно раздумывала какой. Рылась в памяти, может, что и пригодится из ее знания будущих обстоятельств. Все-таки ей еще известны события на несколько лет вперед. Но нашла она мало полезного. Акции компьютерных компаний и так в цене, и все знают, что никуда они не упадут, то же и с нефтью. Вложить капитал разве что в постановку «Титаника»? Так кто ее допустит с бухты-барахты, и без ее крох у продюсеров все хорошо. С экономикой Америки она не знакома вовсе, да и не ее это была сфера. Ну что бы Соне в прошлом поинтересоваться хотя бы курсом на бирже и котировками концернов по производству консервированных помидор! Однако на руках из крупных приобретений у нее неожиданно оказался только дом. И тут же она одумалась. Хорошо, что Фелиппе не польстился и не купил задешево. Ведь это же единственная возможность выручить солидный оборотный капитал. Если сторговать дом за наибольшую цену. Жаль только, что продать его можно только один
Почему же только раз? Это только, положим, для Сони один раз или для нее, той, что честно маялась с «Кристиной». И как только запоры были сняты, так тут же и нарисовался в ее голове четкий, полный план. И время сейчас подходящее. Много ее бывших сограждан шныряют теперь по миру с шальными деньгами в живой наличности и вынюхивают, куда бы их припрятать понадежнее. И главное, у них тоже стереотип – о том, что мошенники и прощелыги только и есть, что в России и прилегающих к ней территориях. А уж в Европе и тем более за океаном закон есть закон, и народ этот закон боится и уважает. Впрочем, в чем-то все именно так и было. Вот только Инга, хотя и новоиспеченная гражданка страны супердемократии, а закваска у нее иная, и нарвешься отныне, так пожалеешь.
Для начала Инга просто сообщила мистеру Хатчесону, что желает сбыть с рук дом. Тяжелые воспоминания и все такое прочее – горе можно вешать на килограммы. Мистер Хатчесон откликнулся живо и с состраданием, он и вправду дружил с покойным сеньором и, наверное, был единственным, кто принимал эту дружбу всерьез. Он и отрекомендовал Инге позвонить от его имени в один из многочисленных риэлторских цехов Калифорнии, добропорядочную, умеренно крупную фирму «Трейдсейлсервис», что Инга и исполнила немедленно.
Тогда-то и пришел к ней в дом впервые и по делу Костя Левин, агент той самой рекомендованной фирмы. Видимо, в компании «Трейдсейлсервис» уже все знали и навели справки, и потому сочли за лучшее прислать к молодой и недавней скорбящей вдове ее соотечественника для коммерческих, разумеется, услуг. Костя вполне сносно говорил по-русски, в Америку он попал вместе с родителями в потоке традиционного трансизраильского исхода еще в восьмилетнем возрасте. И вот окончил даже колледж, и теперь он один из лучших агентов их фирмы. Подумывает со временем открыть и свое дело. Все это он изложил Инге, желая, видимо, протянуть некую ниточку полуинтимного доверия, чтобы клиентка приняла его за совсем своего. Инга и играла в точности, как Костя от нее и ожидал. Ее собственные планы требовали исключительной осторожности. А Костя, осмотрев ее товар, от чердака до подвала, наконец, за чашкой кофе в столовой, вынес и вердикт:
– В этом состоянии и с дизайном, пардон, на любителя, вы получите на руки, скажем, миллион чистыми деньгами после уплаты всех накладных расходов и, собственно, налога.
– Только миллион? – плаксиво изумилась Инга, прикидываясь все еще бедной вдовой, хотя цифра стоимости наследства ошеломила ее до поджилок. Но игра есть игра, и кто же открывает первым свои козыри?
– Ну, это хорошая цена. Конечно, если вам срочно, – мягко успокоил ее опытный и наилучший агент Костя, отметив про себя, что дамочка, хоть и скорбит в трауре, а видно, не промах. Или кто-то уже успел ее просветить.
– А если не очень срочно? И потом, срочно, это сколько? – осведомилась Инга.
– Срочно это срочно. Это сейчас. За неделю, много за две. Но если вы можете позволить себе подождать… – тут Костя сделал многозначительную паузу, которая должна была подготовить клиентку к неприятной откровенности, – я же представляю, во что вам обходится это жилище, да еще налоги на наследство, и ведь вы же не имеете работы и постоянного дохода.
Инга проглотила пилюлю совершенно безропотно, ей так даже стало смешно. И этот мальчик думает, что поймал ее, дурачок, жаль, она не увидит его лицо, когда этот Костя обнаружит всю бездну своего разочарования в безработной и вдовой клиентке. Ну, пусть пока поиграет в легкую добычу!
– А все же сколько, если не срочно?
– Тогда можно попробовать выручить миллион двести, а если очень долго, то и миллион триста. Но это вряд ли. Предложение на рынке сейчас слишком велико, – вот тут Костя беззастенчиво врал – дома€, подобные этому, и особнячки поскромнее, и даже виллы с собственными пляжами шли нарасхват, как ледяное пиво в обжигающую жару. И на этот дом у него уже имелся покупатель для перепродажи, и не в одном числе.
– Хорошо, я подожду, когда будет миллион двести, – согласилась Инга с некоторым упрямством избалованной женщины, чтобы скрыть от ушлого агента истинную свою расчетливость.