Румбы фантастики. 1988 год. Том I
Шрифт:
Народ бесцельно кружил вокруг цоколя колонны. В низкую, заглубленную в асфальт дверь ныряли одиночки. Но иногда втекали умеренной длины змейками, похожими на разорванный хоровод.
Багир раскачал ногой провисшую меж гранитных тумб цепь ограждения. Со скрипом заходила вперед-назад чугунная гирлянда. На середину ее тотчас вскочила девчушка лет тринадцати. И, не потрудясь вынуть рук из карманов полихромных шортиков, не дрогнув ни одним мускулом хорошенького личика, ухитряясь держать в пространстве голову и плечи неподвижными, изобразила собой чуткий гуттаперчевый маятник.
С вершины Ростральной колонны крикнули. Багир
Замер слабый фон помех, все глубже растекалась радиотишина. Сигнал SOS не перевалил аварийного порога, за которым отключается всякая передача и идет самонастройка на единственную частоту. SOS пока был крошечный, так сказать, семейного порядка. Юноша на ладони Багира и там, на верхушке колонны, вздохнул и продолжил речь:
— Я, наверное, чего-то не понимаю, сограждане. Мне скучно жить. Я боюсь жить. Я не могу жить в мире, где люди среди людей более одиноки, чем наедине с собой, где любить — больно, где пламя — холодное, деревья — сонные, а корабли на реке — ненастоящие. Помогите, сограждане. SOS!
Вероятно, не докричавшись, он оступился. Багир не мог заставить себя поверить в иное, хотя от таких вот, дерзких и юных, можно ждать чего угодно. Они излучают беспокойство, ищут перемен, мешают психологически уравновешенным землякам основательно подумать, исследовать и классифицировать то, что подлежит изменению. Они намеренно превращают себя в колокол громкого боя, в уши, которыми общество прислушивается к себе, в пальцы, улавливающие пульс. И все-таки наверняка юноша оступился. Не может быть, не должно быть ничего иного!
Прежде, чем кто-нибудь что-либо понял, даже прежде, чем прозвучали последние слова, расталкивая всех, сдергивая на бегу плащ, к подножию колонны кинулся крепыш, смутно показавшийся Багиру знакомым. Широко расставив ноги, он далеко вперед вынес плащ под то место, куда должно было врезаться рефлекторно вытянувшееся, как для прыжка в воду, тело. Метрах в пяти от земли юноша чиркнул грудью о невидимый минимум, взлетел, завис на миг над цепью ограждения. И спрыгнул наземь. Площадь дружно перевела дух: оказывается, и у Ростральных колонн выстелили силовые подушки. Первым, отбросив плащ подбежал несостоявшийся спасатель, цепко и профессионально ощупал с головы до ног:
— Цел? Ну и ладно. И нечего паниковать. И чтоб теперь без фокусов, понял? Как звать?
— Даня. То есть Дамиан.
— Так вот, Даня. Сейчас ко мне. И не спорь. А завтра в двадцать один тридцать быть на восемьдесят шестом километре Приморского шоссе. Ясно?
— Зачем? — удивился юноша.
— Там поймешь. Кстати, это касается всех. Всех-всех, граждане, слышите? Приглашаю. С собой каждому прихватить
— Полено? — нерешительно переспросила толпа. Люди переглядывались, пожимали плечами.
— Да, полено, дровяное! — жестоко подтвердил незнакомец, нетерпеливо махнул рукой, бережно обнял Дамиана и увлек за собой.
И опять Багиру показалось, что где-то он видел это худое, окостеневшее лицо, слышал резкий властный говор, запомнил скользящую, как при ходьбе на магнитных полах, походку.
2
Багир приземлил винтороллер на поляне, огляделся и зашагал по растрескавшемуся, заброшенному асфальту шоссе. У металлического столбика с цифрой 86 на проржавевшей таблице налево вдаль ручья сворачивала тропинка. Багир уверенно ступил на нее, включил токер. Эфир наполнили близкие радиоголоса. Ракушка за ухом отсеивала их один от другого:
— Нашел?
— Не-а. Синтезировал на тинг-реакторе. А ты?
— Мне повезло, выпросил в этнографическом музее. Там ужасно веселились. Но дали.
— Я свое вымачивал в ароматических эссенциях.
— А я, наоборот, выпаривал токами высокой частоты. Послушай, как оно поет. Это же музыкальное дерево!
— Это все ерунда, парни. У меня сухая ветка из икебаны…
— Марина? Узнаю твой разряженный токер, золотце. Когда же ты его заменишь?
— А-а, Радюш? Имей в виду, я с тобой сегодня не знаюсь.
— Футы-нуты! Погоди, увидишь, какие узорчики я выжег на своем полене, ахнешь!
— Мамочка, ты же обещала не прилетать…
— Почему, если я тоже отыскала «дров»? Он такой забавный, как олений рог. И покрыт черным лаком.
— Гринь, на мою долю тащишь?
— Я же обещал. А что?
— Приземлимся — узнаешь. Ой, что было…
Багир отключил радиокутерьму — впереди уже гулом и свежестью дышал залив. В голове на все лады звучали почерпнутые из инфора напоминания:
«Дровни» — архаическое — сани для перевозки дров.
«Наломать дров» — аллегорическое — сделать что-либо неудачно, невпопад.
«Чем дальше в лес, тем больше дров» — древняя пословица, смысл которой нынче утерян.
«Откуда дровишки? Из леса, вестимо» — поэтическая вольность, означает приблизительно «вести из леса», постоянная в прошлом радиоперадача о природе.
На запрос Багира инфор мгновенно выдал всю серию серьезных и юмористических ответов, перемещенную, видимо, в ближнюю память, поскольку многие неожиданно заинтересовались значением устаревшего слова. И наверняка не один человек перекатывал в этот момент на языке неуклюжую скороговорку: «На дворе трава, на траве дрова. Раз дрова. Два дрова. Три дрова». Во всяком случае, для себя Багир выяснил: дровами когда-то считался любой деревянный предмет, предпочтительно сухой. Поэтому сам он нес резную коллекционную ступку, точную копию найденной в Бенинском раскопе. Споткнувшись, он не удержал ее в руке, ступка ударилась о корневище, дала трещину. Годится ли она теперь на дрова, Багир не знал и мысленно выругал ослепшие подошвы. Они до того взбесились на природе, что их пришлось отключить: почему-то скользили по мху, мертво вцеплялись в поваленный ствол, который требовалось перешагнуть, а то вдруг совсем размягчались на россыпи гравия, и камешки остро кололи разутую ступню.