Румпельштейн
Шрифт:
— Что?
— Он похоронен на том холме. Я видела, как ты о нём расспрашиваешь, и решила сказать.
Я посмотрел на вершину холма, и моё сердце бешено заколотилось. Я не мог понять,
— Эй, — позвала меня Смерть до того, как я начал взбираться наверх, — ты знаешь, где тут рынок? Мне нужен Гоблинский Фрукт для Волка, а то он скоро так проголодается, что съест меня.
— Какого Волка? — нахмурился я. — И почему Смерть не знает дорогу к рынку?
— Ну, я же Смерть, а не Христофор Колумб или Нострадамус!
— Полагаю, Смерть не боится гоблинов на рынке?
— Правильно полагаешь, — взмахнула девушка косой. — Так, где он?
Я отвёл её к рынку, а потом повернулся обратно к холму. С каждым вдохом моё сердце готово было вырваться из груди. Кто же мой создатель? Скажет ли мне что-нибудь его имя?
Я карабкался и карабкался, тяжело дыша, пока не оказался перед единственной могильной плитой на
И когда я прочитал его имя, из глаз моих полились слёзы. Они смешивались с потоками дождя, и от этого мне стало только грустнее. Это напомнило мне о моей личности — ещё одной слезинке, потерянной в каплях дождя, на которую никто не обращает внимания. В то время имя на плите ничего мне не говорило. Но глубоко в душе я надеялся, что как только я узнаю, как его зовут, мой создатель волшебным образом появится рядом, мы сядем за стол и поговорим о причинах моего создания.
Позже, когда я узнал, чьё это имя, вопросов появилось только больше. Я чувствовал себя каким-то персонажем в книге, созданным воображением автора. Словно я ненастоящий, не существующий, и людей просто заставили в меня поверить. Но как такое возможно, если я чувствую себя таким живым?
Надпись на могиле моего создателя гласила:
«Якоб Карл Гримм.»