Румпельштильцхен
Шрифт:
— Значит десятого или одиннадцатого числа.
— Если вы имеете в виду даты, то да.
— Я имею в виду даты.
— Тогда, да.
— Вам доводилось разговаривать с вашей бывшей женой после того, как вы получили письмо от нее? С того дня и до вечера тринадцатого января?
— Да, мы разговаривали.
— Когда?
— Вечером в субботу.
— В «Зимнем саду»?
— Да.
— И письмо к тому времени было уже у вас.
— Да.
— И к тому времени вы уже знали, что она хочет сделать вас опекуном над дочерью, если с ней вдруг что-нибудь
— Да, знал.
— И что, вы это обсуждали с ней вечером в субботу?
— Нет.
— В таком случае, о чем же вы говорили?
— Вообще обо всем: о ее выступлении, о негативной рецензии в утренней газете. И Элисон… она должна была приехать ко мне на выходные в конце февраля, на празднование дня рождения Вашингтона, какое-то время мы говорили об этом. И… ах, да, кажется, что мы все же говорили про опекунство. Ведь она написала мне об этом в письме, так я, значит, поблагодарил ее и сказал, что я весьма польщен оказанным мне доверием.
— А в тот вечер вы затрагивали в разговоре вопрос ее завещания?
— Ее завещания? Нет, сэр.
— Из этого следует, что Викки не обсуждала с вами своего завещания, датированного четвертым января, то есть тремя днями раньше того момента, когда она написала и отослала вам письмо, в котором шла речь об вашей опеке над Элисон?
Кениг взглянул в мою сторону.
— Значит, есть завещание? — спросил он. — Вы нашли ее завещание?
— Да, ответил я.
— Ну и что там?
— Извините, мистер Кениг, — снова заговорил Блум, — но вы не ответили на мой вопрос. Скажите мне, пожалуйста, а накануне убийства, обсуждала ли ваша бывшая жена с вами составленное ею завещание?
— Нет уж, это вы меня извините, мистер Блум, — раздраженно заговорил Кениг, — но я уже ответил вам на ваш вопрос. Я уже сказал вам, что ни о каком завещании у нас и разговора не было, вообще ни о каком, ни о ее, ни о еще чьем-либо.
— А вам было известно о существовании подобного завещания?
— Нет, не было.
— И вы что, совсем не проявляли любопытства на сей счет?
— Нет, я не любопытен.
— Выходит, что ваша бывшая жена пишет вам письмо, в котором просит вас позаботиться о дочери, если с ней вдруг что-нибудь случится, а вы со своей стороны даже не поинтересовались относительного того, а предприняты ли необходимые юридические действия, с тем чтобы ее подобное желание осуществилось?
— Я посчитал, что для этого вполне достаточно того письма. Ведь там были четко изложены намерения Викки, я был уверен, что большего от меня никто требовать не станет. Я знал, что мистер Хоуп был здесь исполнителем ее последней воли, и поэтому я и решил, что мне остается лишь только…
— Как вам стало известно об этом?
— Что? — не понял Кениг.
— Что мистер Хоуп назван в завещании исполнителем?
— Ну это… об этом было сказано в письме.
— Нет, мистер Кениг, там ничего подобного не было. Я уже раз сто перечитал это письмо, и точно знаю, что там нет ни слова о том, что мистер Хоуп был выбран ее в качестве своего душеприказчика. Единственное, что там сказано, так это что
— А я как раз это и имел в виду. Ведь если мне следовало обратиться к юристу по имени Мэттью Хоуп, то, очевидно, он и должен быть исполнителем по…
Кениг замолк на полуслове. Он посмотрел вначале на Блума, потом перевел взгляд на меня. Я промолчал.
— Исполнителем чего? — терпеливо переспросил Блум.
— Ее завещания.
— Так вы же сами только что сказали, что вам ничего не было известно о существовании завещания.
— Это так.
— Но вы тем не менее предполагали, что мистер Хоуп был исполнителем по завещанию, в существовании которого вы сами вовсе не были уверены, так вас следует понимать?
— Вы знаете, что я имею в виду.
— Нет, не знаю. Так что же вы имеете в виду? Скажите, вы знали, что завещание существует или вы не знали о нем?
— Понимаете, теперь, когда я начинаю размышлять над этим, мне иногда кажется, что я и раньше догадывался, что у нее было завещание.
— И как вам стало известно о нем?
— Ну… по-моему, я сам спросил Викки об этом. Когда мы разговаривали после ее шоу вечером в субботу.
— И она сказала, что у нее действительно есть завещание.
— Да.
— А она не рассказывала вам, о чем конкретно там шла речь?
— Только о том, что по нему я должен буду стать опекуном над личностью и имуществом свой дочери.
— И это все.
— Да. Хотя, постойте-ка. Она еще сказала, что их дом и все, что в нем находится, завещаны Элисон, и что я должен надлежащим образом заботиться обо всей собственности Элисон.
— Ага. А как же траст?
— Какой еще траст?
— Траст, учрежденный Двейном Миллером в 1965 году.
— А почему вы считаете, что я должен был спрашивать у нее еще и об этом трасте?
— Мистер Кениг, а вы вообще знали что-либо о существовании подобного траста?
— В принципе… да, знал.
— А вам было известно о том, что срок по трастовому соглашению истекает во вторник на будущей неделе?
— Мне было известно, что срок по трасту истекал по достижении Викки возраста тридцати пяти лет.
— А это как раз вторник, двадцать второе января.
— Как вам будет угодно.
— Но вы же знали, когда у нее день рождения, не так ли?
— Мне кажется…
— Вы сколько лет были с ней женаты?
— Семь.
— Ну так должно же вам быть известно о дате ее рождения?
— Да, я знал, когда у Викки день рождения.
— Значит, вам все же было известно, что день двадцать второе января был днем ее рождения.
— Да, я об этом знал.
— И выходит, что вам также было известно, что в этот же день истекает срок по трастовому соглашению.
— Да.
— А теперь, мистер Кениг, ответьте мне, пожалуйста, было ли вам известно заранее, что по тому ее завещанию вы должны были получить одну четвертую часть от суммы основного капитала и аккумулированного дохода по нему? Викки рассказывала вам что-нибудь о том, что подобное условие было включено ею в завещание?