Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Правда, государыня была к нему по-прежнему милостива, внимательна. Для проживания в столице предоставила ему роскошный дом, содержавшийся за счет казны, хотя его супруга и снимала здесь отдельный дом и он мог жить с нею под одной крышей. Оказывая такую милость, государыня, видимо, исходила из того, что графу будет покойнее жить отдельно от графини, ходили слухи, будто она совсем ему опостылела.
В ноябре высочайшим рескриптом Румянцев был назначен командующим всей российской кавалерией. Новое назначение было почетно, но не давало доступа в близкое окружение императрицы. Государственными делами заправляли прежние лица, если не считать Потемкина. Возвышение Потемкина представлялось поразительным. В первое время после возвращения
Между тем Румянцев продолжал жить в отведенном ему доме, испытывал чувство, сходное с тем, какое испытывает человек, забытый в приемной особы, обещавшей распорядиться его судьбой. Жизнь протекала однообразно. Днем большую часть времени он проводил за книгами, иногда ездил к жене обедать или навещал семейство Брюс, где черпал информацию о придворной жизни. С наступлением вечера выезжал в Эрмитаж на приемы, устраиваемые ее величеством.
Приемы были большие, средние и малые. На большие приглашалась вся знать и все иностранные посланники. Во время таких приемов устраивались пышные балы, которые сменялись спектаклями. На балах каждая дама имела обычно по два кавалера, которые с нею и танцевали и ужинали.
Средние приемы отличались от больших лишь числом людей. Другое дело — малые приемы. На них бывали только члены императорской фамилии и приближенные императрицы. Приглашение постороннего лица считалось знаком исключительной царской милости. Румянцев посещал такие приемы с необъяснимой душевной неудовлетворенностью. Он чувствовал себя лишним в этом избранном обществе и каждый раз ни о чем другом не думал, как только скорее вернуться в свое привычное одиночество.
Однажды — это случилось несколько недель спустя после неожиданной смерти невестки императрицы [37] — Румянцев получил приглашение на очередной прием, на котором должны были показать свое искусство знаменитые европейские музыканты. Он приехал в Эрмитаж с некоторым опозданием, когда концерт уже начался.
37
Имеется в виду смерть первой жены великого князя Павла Петровича — Натальи Алексеевны (в девичестве — принцессы Гессен-Дармштадтской Вильгельмины) в апреле 1776 г.
Собравшиеся находились в круглом зале. Чтобы попасть туда, нужно было пройти ряд смежных комнат и галерей, отличавшихся друг от друга своеобразием внутреннего устройства, мебели и украшений.
Зал был полупуст. В креслах сидело человек двадцать, не больше. Перед ними выступали трое: скрипач, виолончелист и арфистка. Екатерина не очень понимала музыку, больше того, она ее не любила, но, не желая отставать от моды, задаваемой европейскими дворами, приглашала в Петербург лучших музыкантов из Италии, Франции и других стран.
Появление в зале Румянцева
Великий князь Павел пригласил Румянцева сесть рядом с собой. Наследник престола имел угнетенный вид. Должно быть, он еще не успел оправиться от потрясения, вызванного смертью супруги.
— Нравится? — повел головой в сторону артистов великий князь.
Румянцев пожал плечами: он еще не успел уловить, что исполняли музыканты.
— Мой покойный родитель недурно играл на скрипке. Вы это помните?
— Я не имел счастья слушать его игру.
— Странно, — надул губы Павел. — Мне говорили, император Петр III имел к вам особую привязанность.
— Я пользовался милостями его величества, но, к сожалению, армейская походная жизнь не дозволила мне видеть императора лично.
Павел промолчал, некрасиво выпятив губы. Ему было двадцать два от роду, но на вид можно было дать сорок, а то и больше. Рано состарился.
Музыканты, кончив игру, стали раскланиваться. В ответ раздались слабые хлопки. Императрица с веселым видом повернулась к Потемкину и что-то сказала. Тот засмеялся и тотчас захлопал в ладоши — и за себя, и за императрицу.
— Прощайте, граф, — встал с кресла Павел, — делать мне тут больше нечего.
На его уход почти не обратили внимания. Гости, переговариваясь, направились в соседний зал. Концерт закончился, на очереди были игры, забавы.
К Румянцеву подскочил Безбородко.
— Ваше сиятельство, за опоздание — штраф. Прошу гривенничек в пользу бедных, — выставил он перед ним оловянную кружку.
С невольной улыбкой Румянцев пошарил в карманах, но ничего не нашел.
— Так уж и быть, Петр Александрович, выручу, как старого своего начальника, дам в долг. — С этими словами Безбородко бросил в кружку собственную монету и, позванивая ею, подался к толпе гостей.
Безбородко ходил у Румянцева в секретарях без малого десять лет, и вот теперь он был под рукой самой императрицы, взявшей его на должность статс-секретаря. Был он просто Сашей, а теперь Александр Андреевич, видный в обществе человек. Впрочем, очутившись в новой роли, Безбородко сохранил прежнюю непосредственность, то наивно-смелое, лишенное заискивания обращение к лицам старше себя, которое не только прощалось, но кое-кому даже нравилось.
Гости стали усаживаться за карточные столики. Румянцев, ища уединения, принялся рассматривать висевшие на стенах плакатики. То были правила поведения гостей на вечере. Читать их нельзя было без улыбки. Правила запрещали гостям вставать перед государыней, если бы даже она и вступала в разговор с сидевшими. Запрещалось иметь сердитый вид, обмениваться оскорбительными словами, говорить дурно о ком бы то ни было, вспоминать о ссорах, — все это гости обязаны были «оставлять за дверью вместе со шпагой и шляпой». Правила предписывали также не лгать и не говорить вздор. За нарушение таковых полагался штраф — 10 копеек.
Читая плакаты, Румянцев услышал за спиной шелест платья и не очень удивился, когда, обернувшись, увидел — императрицу.
— Вы, граф, чем-то озабочены?
— Разве это видно по моему лицу?
— Это заметили все мои гости.
— Не знаю, как, объяснить… — замялся Румянцев. — Меня не покидает чувство, что с некоторых пор понапрасну ем хлеб вашего величества.
Екатерина рассмеялась:
— Я вас понимаю, сама не могу без дела. Но вы напрасно беспокоитесь, дело вам найдется, и даже очень скоро.