Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Впереди светились огни, разбросанные почти по Всей — высоте, темной громадой возвышавшейся над Ларгой. То были костры неприятельского лагеря. По всему, турки еще не ведали о нависшей угрозе.
— Ну, с Богом, — вместо команды вполголоса произнес Румянцев.
Передовые каре двинулись вперед. Вскоре послышались первые выстрелы. Оказалось, наступавшие наткнулись на вражеских пикетчиков. Турки разрядили свои ружья, не заботясь о цели, вскочили на коней и в тот же миг растаяли в темноте.
— Время скрытного движения кончилось, — определил Румянцев.
Как
— Кажется, начинает светать, — оглядел небо Брюс, державшийся возле главнокомандующего.
Румянцев не ответил. Он был поглощен тем, что творилось в лагере. А творилось что-то подозрительное. Неприятельские пушки неожиданно смолкли, и тотчас перед ретраншементом стали сбиваться в кучу конники. Число конников росло с молниеносной быстротой, и вскоре они заняли собой все свободное пространство. Противник готовил кавалерийскую атаку.
— С ума сошли, — покачал головой Румянцев.
Противник допускал явную ошибку. Румянцев знал, что его передовые каре встретят неприятельскую конницу заградительным орудийным и ружейным огнем, и ей, лишенной огневого прикрытия своих войск, придется спасаться за пределами лагеря. Собственно, так оно и получилось. Понеся огромные потери и не причинив наступавшим войскам никакого вреда, конники отказались от атаки и умчались в долину Бибикул.
После бегства конницы турки возобновили огонь. На этот раз палили не только из пушек, но и из ружей.
— Что-то молчит Племянников, — встревожился Румянцев, — я не слышу его пушек.
Тем временем передовые каре продолжали продвигаться вперед. Когда до ретраншемента осталось не более двухсот шагов, солдаты залегли, и перестрелка усилилась.
— Мелисино ко мне, — крикнул Румянцев.
— Я здесь, ваше сиятельство.
Командир артиллерийской бригады генерал-майор Мелисино слыл в армии пушечным богом. Он превосходно знал артиллерийское дело и научил своих людей действовать быстро, точно поражать цель.
— Поставьте батареи между каре Репнина и Потемкина. Весь огонь на главный ретраншемент.
Мелисино не надо было повторять приказ. Не прошло и трех минут, как его батареи продвинулись почти к самой передней линии, развернулись между каре и повели такой губительный огонь, что пальба из главного ретраншемента сразу пошла на убыль.
— Что Племянников? — который раз спрашивал о второй дивизии Румянцев.
— Перешел Ларгу, ваше сиятельство. Выстраивается для атаки третьего и четвертого ретраншементов.
— Добро!
Румянцев был доволен. Коль Племянников начинает атаку, турки усиливать главный ретраншемент за счет левого фланга
Момент для решительного штурма назрел. Можно подавать сигнал. Но нет, надобно еще чуточку подождать. Надобно прежде обезопасить фланг и тыл главных сил от нападения неприятельской конницы с долины Бибикул. Не по домам же ускакали татары, могут вернуться в любой час, вернуться и ударить неожиданным образом…
— Яков Александрович, — обратился Румянцев к Брюсу, — отрядите в долину бригаду Римского-Корсакова. Надо запереть в ней татар.
В пороховом дыму появилось солнце. Вот уже и день начался. Каким он будет для противоборствующих армий? К чьим ногам положит лавры?
Румянцеву доложили, что татары из долины прогнаны, возможность нападения на тыл предотвращена.
— Теперь — в атаку! Вперед! Ура!
И земля будто дрогнула:
— Ура-а-а!..
Тысячеголосый клич, словно прибой, подхватил и поднял залегшие ряды и неудержимо кинул на вражеский ретраншемент.
— Ура-а-а-а!
Двести шагов. Это не так уж мало, если бежать в гору. Но об этом ли сейчас думать? Рев голосов придает силы. Все бегут ровно, одной лавиной. Держись, туретчина!.. Еще одно усилие, и вот уже штыки залязгали в ретраншементе.
— Лупи, ребята! — разъяренно орет курносый гренадер и кидается на турка, пытающегося защититься ружьем. Турок роняет ружье и приседает на дно окопа. Удар прикладом, и вот он уже на боку. В атаке разбираться некогда — кого щадить, кого не щадить. Штыки, ятаганы, шпаги, кинжалы — все в ходу.
— Лупи, ребята!
В этом кличе не было ненависти, не было жажды крови, а была этакая удаль, какая иногда прорывается даже в деревенских играх — побоищах на масленицу, когда одна улица идет с кулаками на другую, стенка на стенку. Но там, в том побоище в ходу только кулаки. А тут ружья, штыки. Да и за спиной наступавших была уже не улица, честь которой следовало отстоять, а была вся Русь, народ, к которому они принадлежали.
— Лупи, ребята!
Нет, устоять против такого штурма не хватит никаких сил. Кое-кто из турок уже поднял руки. Но многие еще не сдаются. Оглядываются на третий и четвертый ретраншементы. Там есть свежие силы, там есть пушки, там можно закрепиться, остановить наконец этих русских. Но отступать туда, кажется, уже поздно… Те ретраншементы тоже атакованы, только с другой стороны.
Русские брали верх. Они уже хозяйничали во всем лагере. Их голоса гремели как набат:
— Ура, братцы!
— Ура-а-а!..
В руках турок оставался единственный ретраншемент. Но сколько еще можно обороняться? Русские впереди, русские справа, русские позади…
— Алла-а-а!.. — огласился ретраншемент нестройным хором обреченных. Боясь быть окруженными, они выскочили из ретраншемента и, бросая на ходу оружие, чтобы легче бежать, устремились под гору к Пруту. Бежали так быстро, что русским пехотинцам, отдавшим силы в рукопашных схватках, догнать их было невозможно.