Румянцев-Задунайский
Шрифт:
В доме сельского богатея Румянцев жил не один, а почти со веем своим штабом. Сначала к нему перебрался дежурный генерал Ступишин, потом секретарь Безбородко, а за ними и некоторые другие чины. Нашел себе здесь закуток и армейский доктор. Ступишин считал, что присутствие доктора рядом с фельдмаршалом просто необходимо.
В тот день, когда Румянцев вернулся из-под Бухареста, доктора дома не было. Он появился только вечером и был чуточку навеселе, чего за ним никогда не замечалось. Объясняя свое состояние, он сказал, что пришел с пирушки, устроенной медицинскими
— Имею честь доложить, — предстал он перед Румянцевым, — первый тост был за здоровье вашего сиятельства, потому как сим повышением обязаны вам. Мои сослуживцы просили меня передать вашему сиятельству глубокую благодарность.
Румянцев нахмурился. Он не испытывал удовольствия от выслушивания благодарностей.
— Как с опасностью чумы?
— Опасность, можно сказать, теперь миновала.
— А больные?
— Их число уменьшается. Скоро всех излечим, — добавил доктор с самоуверенностью, внушенной хмельным состоянием.
— Всех, а меня излечить не можете, — усмехнулся Румянцев.
— Так вы же нас не слушаетесь! Сколько я вам говорить изволил: лежать. А вы не лежите. Все куда-то ездите, да еще верхом! Отлежитесь, а потом, пожалуйста, хоть вприпрыжку…
— Хорошо, — пообещал Румянцев, — с этого дня буду лежать.
Он и в самом деле покорился постельному режиму. Три дня кряду почти не вставал совсем, послушно выпивал все пилюли, какие предписывал доктор. Собственно, ему и ездить было некуда. Приготовления к наступательным операциям по сути дела были завершены, оставалось только ждать вторжения турок в Валахию, чтобы привести планы в действие.
На четвертый день Румянцеву стало легче, доктор разрешил работать, но с условием, чтобы оставался в тепле и никуда не выезжал. На своем условии доктор настоял даже тогда, когда к фельдмаршалу прискакал генерал Эссен с известием о предпринятом турками наступлении на Бухарест. У генерала был такой взбудораженный вид, словно доставленное им известие по своей значимости не шло ни в какое сравнение с тем, что случалось до этого.
— Каким числом противник? — спокойно спросил Румянцев.
— До тридцати тысяч конницы и до семи тысяч пехоты.
Эссен сообщил, что неприятель остановился лагерем у деревни Попешти, в шести верстах от его корпуса, и намерений к атаке русских позиций пока не выказывает.
Румянцев помедлил, раздумывая.
— Тридцать семь тысяч… Не так уж много. Если турки примут во внимание ваше превосходство в артиллерии, равенство в пехоте и, наконец, выгодность ваших позиций, они вряд ли решатся атаковать.
— А как же тогда быть?
— Самим атаковать!
Румянцев потребовал бумагу, начертил схему расположения Бухареста, деревни Попешти, русских укрепленных позиций и турецкого лагеря; затем прямоугольничками и стрелками показал, как лучше расположить войска и в каких направлениях они должны наступать Три прямоугольничка он нарисовал с фронтальной стороны, четвертый поместил в тылу неприятельского лагеря.
— У меня будет три каре, — сказал Эссен. — А этот откуда взять прикажете? — И он показал
— Я выделю в поддержку от главных сил еще один корпус под командованием генерал-майора Текелли. Алексей Алексеевич, — обратился Румянцев к Ступишину, — известите о сем господина Текелли. На вашем месте, — продолжал он, снова обращаясь к Эссену, — я лично встретился бы с генералом Текелли, чтобы совместно обсудить диспозицию. Вы найдете его в лагере.
— Я так и сделаю, ваше сиятельство.
— Атаку турецкого лагеря назначаю на двадцатое октября, — сказал Румянцев. — К вашему сведению, в этот день предпримут наступление за Дунай три крупных поисковых отряда, в том числе и корпус генерала Вейсмана. Что касается корпуса Боура, то ему будет приказано взять движение на Журжу с расчетом выхода неприятелю в тыл. К началу сражения он, конечно, не успеет, но своим маневром, несомненно, вызовет у вашего противника панику.
Чем больше Румянцев говорил, тем слабее становился его голос. Нет, болезнь еще окончательно не побеждена. Ему тяжело сохранять рабочее состояние даже здесь, в теплом помещении.
Румянцев выпил воды, передохнул немного и продолжал:
— При преследовании противника старайтесь не отрываться от него с тем, чтобы можно было на его плечах ворваться в Журжу, где он, наверное, будет искать спасения. И еще: ни в коем случае не пересекайте австрийскую границу, чтобы не дать австрийцам повода к непредвиденным действиям. Желаю удачи, генерал!
Последние слова Румянцев произнес уже направляясь к койке. Он выдохся окончательно. Эссен, понимая его состояние, поклонился и в сопровождении Ступишина вышел из комнаты.
Слабость, заставившая Румянцева слечь в постель, оказалась не простой слабостью. То было новое пробуждение лихорадки. У него появился жар. К вечеру состояние его ухудшилось до того, что он стал бредить. Доктор и Ступишин всю ночь не отходили от его койки.
— Я думаю, это от душевного перенапряжения, — сказал доктор. — Фельдмаршал слишком болезненно ко всему относится.
— Он боится за исход сражения под Бухарестом, — сказал Ступишин. — По крайней мере, мне так показалось, когда он наставлял генерала Эссена.
Утром доктор пустил больному кровь, и тому стало легче.
— Есть ли новости? — спросил Румянцев Ступишина еще не окрепшим голосом.
— Пока никаких. Генерал Текелли выступил еще вчера. Все идет, как задумано.
Доктор предложил больному выпить ложку приготовленного снадобья.
— Выпейте, ваше сиятельство, — уговаривал он, — выпейте и постарайтесь заснуть. Уверяю вас, через день-два будете уже на ногах.
Румянцев принял лекарство, и его оставили одного.
Прошел еще один день. Ступишин стал нервничать: пора бы от командиров корпусов быть курьерам, а их почему-то не было… Но вот наконец за окном послышался топот копыт. Ба, да это же сам генерал Эссен со свитой! Лицо довольное. Значит, все в порядке! Ступишин выскочил во двор и, едва Эссен слез с лошади, заключил его в крепкие объятия.