Руны судьбы
Шрифт:
— Знакомься, — Михелькин покивал на них, смешно вытягивая шею и указывая на каждого по очереди подбородком. — Это Герхард, это Ганс, а это Мартин. Это Ялка, и она идёт на богомолье.
— На богомолье? Странно, — усмехнулся тот, которого назвали Гансом. — На богомолье ходят сотнями, в сезон, когда тепло, а не сейчас, в дожди и слякоть… Ты чего, отстала, что ли от своих?
— Я… Нет, я просто так. Одна.
— Без подруг?
— Ну, да. Чтоб быть поближе к богу.
Три приятеля переглянулись.
— Ну, а что, — сказал один, задумчиво скребя в затылке, — зачем ей кто-то ещё?
— В самом деле,
— Куда?!
— Ну к этому… отшельнику Иосгу, где морды бьют со свечками, чтоб это… Это самое…
Все трое почему-то рассмеялись, громко, но не злобно. Ялка напряглась, но потом опять оттаяла, убедившись, что смеются не над ней. Зачем-то заказали ещё вина, хотели вновь налить и ей, но она отказалась. Настаивать не стали, но зато опять спросили о чём-то. Вообще все четверо держались с ней на удивленье вежливо, что настораживало. Ялка отвечала невпопад, кивала или же качала головой, надеясь, что спрашивать им скоро надоест. Но четверо приятелей не отступали, им и впрямь сегодня было скучно. Герхард рассказал какую-то смешную историю, и все долго смеялись, даже Ялка прыснула и снова разразилась громовым «ап-чхи», что вызвало ещё одну лавину смеха. Приволокли поднос со снедью, Ялка вынула монетку, порываясь расплатиться, но четвёрка загалдела, возмущаясь, и полезла в кошельки. Герхард предложил выпить за неё, а Михелькин так и вовсе заявил, что паломницы, а тем паче — такие красавицы заходят к ним не слишком часто, и они будут рады её угостить. Ялка вспыхнула и снова расчихалась, что все четверо безоговорочно восприняли как одобрение. И немедленно выпили.
— Послушайте, — тут Ялка всё-таки решилась, — не встречался ли вам в здешних местах один человек?
— Какой человек? — Михелькин уже основательно раскраснелся и отвечал как будто по инерции, а думал о совсем другом.
Совсем о другом…
— Такой рыжий, — уточнила девушка. — Ему лет тридцать, называет себя Лис.
— Нет, не встречался. Да ты ешь, ешь, закусывай. А зачем он тебе?
— Да так. Он знахарь.
— А, — встрял тут же ехидина Мартин, — нос лечить?
Все прыснули, и даже Ялка.
Хлеб и ветчина были так себе, а вот сыр оказался весьма неплох. Тушёные же овощи нового урожая было трудно чем-нибудь испортить. К солёной рыбе Ялка не притронулась, а кофе был дрянным и желудёвым, что нисколько девушку не удивило — в округе росло громадное количество дубов, и уж желудей-то хватало всем. Когда вновь добрались до вина, Мартин порылся в кармане и извлёк на свет дешёвую губную гармошку с обгрызенным фасадом («Зубная гармошка», — съехиднничал он, вызвав хохот у всех пятерых) и изъявил желание чего-нибудь сыграть. Играл он так себе, не слишком умело, но с большим воодушевлением; под вино его песни вполне «покатили».
Несмотря на грог и тёплую компанию, девушке всё меньше нравилось сидеть здесь в обществе четверых подвыпивших парней. Пусть они не выглядели страшными и даже рук не распускали, но всё же Ялка чувствовала, что что-то здесь не так.
Пусть даже дело было только в их расспросах и бутылках на столе. Именно поэтому она предпочитала останавливаться ночевать на постоялых дворах, хозяева которых ко всему привычны и никогда не станут спрашивать, откуда и куда идёшь. Не то, что в деревнях, где все друг друга знают, и любой остановившийся
Ялка понимала, что останься она здесь, дальнейших расспросов ей не избежать. До темноты было ещё часа четыре, можно было попытаться отыскать поблизости какой-нибудь постоялый двор, дойти до соседней деревни или на худой конец опять заночевать в лесу. Но ей ужасно не хотелось уходить, она устала, ей было тепло и в голове слегка шумело после грога. Но оставаться здесь ей тоже не хотелось. Потому, когда хозяин подошёл к ней, чтоб спросить, как будет та платить за комнату, она сказала: «Комнаты не надо».
– Что?
— Не надо комнаты, — спокойно повторила та и встала. — Я передумала. Пойду. Спасибо.
— Но скоро же стемнеет, — попытался удержать её Михель, который от её слов слегка опешил. — Куда же ты?
— Я… Здесь дядя мой живёт, неподалёку. Всё равно надо зайти проведать. Лучше я пойду. Спасибо за грог. А это, — она положила на стол два новеньких патара, — за еду.
— Но…
— Я пойду, — настойчиво сказала та и торопливо вышла вон. Дверь за ней закрылась. Герхард сплюнул на пол между ног и потянул к себе кувшин с остатками вина. Мартин со вздохом встал, прошёлся до стола в углу, принёс доску и принялся расставлять на ней обшарпанные шашки.
— Гляди, — сказал вдруг Герхард, нарушая тишину, — забыла свой платок. Куда ж она теперь чихать-то будет?
Михелькин помедлил, скомкал тряпочку в кулак и встал из-за стола.
— Я догоню, — сказал он, оглядев по очереди всех троих.
Отговаривать его никто не стал.
Уйти, конечно, Ялка не ушла — всё медлила неподалёку от корчмы, решая про себя, куда теперь податься. Кривая вывеска с серпом и молотом скрипела на ветру. Похолодало, а быть может, это только ей казалось после тёплого трактира. Она подумала ещё немного и двинулась вперёд, стараясь не ступать разбитым башмаком в простуженные лужи. Дождь вновь посыпал мелкой моросящей пеленой, как будто через сито, высоко на небе проступил размытый диск луны, какой-то непривычно белый, словно сметана.
Сзади хлопнула дверь.
— Эй, погоди!
Девушка обернулась. Михель в несколько шагов нагнал её и протянул платок.
— Вот. Ты забыла там.
Ялка лишь кивнула и плотнее запахнула шаль. Взяла платок.
— Ты самом деле хочешь уйти? — спросил Михель.
— Да. Эти комнаты мне не по карману.
— Про дядьку тоже наврала?
— С чего ты взял?
— Так… — он пожал плечами. — Что-то верится с трудом.
— Не верится — не верь.
Они умолкли. Сыпал дождь. Глядеть на Михеля ей не хотелось, от этого вдруг почему-то начинало сбоить сердце. А может, это просто грог туманил голову. «Не надо было столько пить, — рассеянно подумала она. — Что я здесь делаю?».
— Пошли ко мне, — сказал вдруг Михель. — У нас тепло и место есть.
— Какое место? — та не поняла.
— Ну, место же. Кровать. Уляжешься с моей сестрой.
— Ещё чего! А вдруг она не согласится?
— Ха! Ей тринадцать лет, пускай только попробует вякнуть. Ну что, пошли?
Идти к нему ей не хотелось.
Оставаться под дождём — тем паче.
Ялка молча двинулась вперёд, к окраине села. Некоторое время они шли рядом.
— У тебя красивые глаза, — сказал он вдруг.
— Спасибо.