Руны

Вернер Эльза

Это было единственное украшение ее сегодняшнего туалета, но даже в этот холодный, серый, туманный день, сидя на камне в небрежной и в то же время грациозной позе, обхватив руками колени, закинув голову назад и глядя вверх, девушка была так же очаровательна, как на «Орле», когда она стояла на палубе в белом платье, залитая ярким солнечным светом.

— Мы не виделись со времени нашего приезда в Рансдаль, — сказала она, снова начиная разговор. — Правда, ты тогда же объявил, чтобы мы не рассчитывали на твое посещение, но, кажется, Курт Фернштейн получил от тебя указание избегать Альфгейм, он тоже не показывается.

—

Мне и в голову не приходило давать Курту какие-либо указания, — ответил Бернгард. — Вероятно, он будет у вас завтра; так, по крайней мере, он говорил.

— А ты, разумеется, останешься в Эдсвикене? Принц говорит, что это очень интересная старинная усадьба и что ты, после долгого хозяйничанья в ней крестьян, снова превратил ее в барскую резиденцию. Право, мне хотелось бы побывать у тебя в гостях.

— Зачем? — резко спросил Бернгард.

Сильвия громко рассмеялась.

— Господин кузен, вы образец галантности! Я говорю, что хочу прийти к тебе в гости, а ты спрашиваешь: «Зачем?» И таким тоном, точно мой приход будет своего рода навязчивостью.

— Извини, но я, право, не могу угадать его цели, — холодно возразил он. — Впрочем, отец не позволит тебе, я больше не имею права на такую честь.

— Отчего? Неужели я не могу навестить своего двоюродного брата? Мы ведь старые друзья, еще с детства.

— Ты хочешь сказать старые враги? Совершенно верно.

— Ах, то было ребячество! Ты был резвым мальчиком, а я — слабым, болезненным существом. Такие не нужны на вашем сильном, свободном севере, таких отвозят подальше в море, на самое глубокое место, и бросают в воду, к русалкам и водяному.

Бернгард прикусил губу.

— Ты этого еще не забыла?

— Нет.

Сильвия смотрела на него вверх с улыбкой, но в ее глазах отражалось что-то угрожающее, жуткое; в эту минуту они были совсем темными. То были «глаза призрака», которые так ненавидел когда-то мальчик, потому что всегда чувствовал себя под влиянием каких-то чар, когда смотрел в них. Правда, теперь он видел, как хороши стали эти глаза, но они не утратили своей прежней мучительной власти.

— Я достаточно поплатился тогда за свою грубость, — насмешливо сказал он. — Меня удалили от тебя, сослали в наказание в Оттендорф, и я несколько недель был в немилости у дяди. Хотя теперь я должен извиниться перед тобой; ты доказала, что не боишься моря и ветра, и разыграла из себя на «Орле» даже «нимфу бури», как поэтически выразился принц Зассенбург.

— Да, ему часто на ум приходят остроумные и поэтические сравнения. У тебя, их, конечно, не бывает?

— У меня для этого нет ни предрасположенности, ни времени.

Бернгард поддерживал разговор с едва скрываемым нетерпением; он опять старался отделаться от того загадочного, смутного ощущения, с которым был вынужден бороться уже при первой встрече с Сильвией, только на этот раз его не так-то легко было стряхнуть с себя. Он ясно чувствовал, как это ощущение все сильнее овладевает им, и, может быть, именно под влиянием этого чувства его обращение с красавицей-кузиной делалось все более резким и неприязненным. Она очень хорошо видела, что его тяготит ее общество, но не желала отпускать его на свободу. Она еще помнила, как сердился и раздражался мальчик, когда она пристально смотрела на него, и теперь не сводила глаз с его лица.

— Скажи, ты всегда так любезен как сегодня? — задорно спросила

она. — Или только я одна пользуюсь привилегией видеть тебя во всем блеске твоих северных наклонностей? Среди своих обледенелых гор и рунических камней ты превратился в медведя. Из тебя выйдет не очень-то приятный муж. Почему ты не представил нам своей невесты? Мы до сих пор не знакомы с ней.

Эта тема была затронута впервые; при свидании на «Орле» об этом не было сказано ни слова; гордый, обидчивый Бернгард понял молчание родственников как нельзя лучше, и это доказал его горький ответ:

— Неужели вы серьезно считаете меня способным на такую бестактность?

— Бестактность? Но ведь мы самые близкие твои родственники.

— Которые до сих пор совершенно игнорировали мою помолвку. Я тогда же по всем правилам вежливости уведомил о ней дядю, равно как о том, что вышел в отставку. Он ни на то, ни на другое не отозвался ни одним словом. Это просто для него не существует.

— Ты выказал непокорность, этого папа не прощает, а что касается твоего выбора, то благодаря нему Гунтерсберг будет потерян для рода Гоэнфельсов, так как ты последний его представитель. Не можешь же ты требовать, чтобы папа радовался этому. Но все-таки папа рыцарски вежлив и принял бы твою невесту с полным уважением как будущую родственницу.

— Вероятно, с таким же уважением, как меня при встрече в Рансдале. Я хотел избавить Гильдур от такого приема; довольно и того, что его вынес я.

Девушка сдвинула брови. Этот неисправимый упрямец, которого надо было силой заставлять увидеться с родственниками, один был виноват в разладе, а теперь он же сердился и делал вид, будто с ним поступили несправедливо. Вся его фигура, выражавшая ледяной отпор, еще яснее, чем слова, говорила: «Оставьте меня в покое! Я больше не ваш!»

Разговор, принимавший все более раздраженный характер, стих. Слышны были только рев и грохот водопада. Огромный глетчер наверху как будто был бесконечным, потому что его границы исчезли в тумане, и влажная дымка, словно белое туманное одеяние, окутала мощную струю водопада, с неудержимой силой несшегося вниз по тесному каменному руслу. Вокруг поднимались горы, голые и зазубренные, иссеченные трещинами, с отвесными, изорванными стенами. Облака заволокли вершины, в ущельях клубился туман, а сквозь него и облака мерцал лед, давший свое название долине. Он покрывал возвышенности, наполнял расселины и впадины, как будто низвергающийся вниз поток вдруг по мановению волшебной палочки остановился в своем беге и окаменел. Правда, летнее солнце пыталось разрушить чары и снять с гор ледяные оковы: с вершин струилась вода, но освобожденные узенькие ручейки распылялись в мелкие брызги при быстром падении и, не достигая дна долины, образовывали по ее стенам как бы белую развевающуюся вуаль горной нимфы. Над всем этим расстилалось мрачное небо, по которому бежали тяжелые грозовые тучи.

Наконец Бернгард прервал молчание.

— Не мешает подумать о возвращении домой, Сильвия, — напомнил он сестре, — до Альфгейма часа два ходьбы; погода едва ли продержится так долго, а тебе нечего надеть…

— У Рольфа мой зонтик и плащ, — перебила она. — Они вполне защитят меня.

— Они пригодятся, надо ждать проливного дождя. Где ты оставила егеря? Вероятно, при входе в Исдаль? Я хочу проводить тебя, дорога по берегу Рана скользкая… Пойдем!