Руны
Шрифт:
Бернгард вернулся из поездки очень серьезный и молчаливый, он охотно рассказывал только о Курте и Инге. Гильдур и ее отец узнали только, что «Фрея» два раза встречалась с «Орлом», что Бернгард виделся и говорил с родными; конечно, это достаточно объясняло его плохое настроение; молодого человека расстраивала каждая встреча с дядей, но ведь скоро это должно было кончиться; через неделю гости Альфгейма собирались уезжать в Германию, но исчезнет ли вместе с ними атмосфера, которую они привезли с собой?
Послышались шаги; через кладбище, отделенное от сада только низенькой оградой, шел Гаральд
— Гаральд, ты в Рансдале?
— Только вчера вечером вернулся, — ответил он.
— Мы слышали, что с тобой случилось несчастье. Тебе пришлось остаться в Дронтгейме из-за ушиба? Где ты упал? На судне?
— Нет, на берегу! Не стоит говорить об этом. Все уже прошло.
Гильдур увидела на его лбу свежий красный рубец, но совсем небольшой; собственно, это была обыкновенная ссадина.
— Ты не зайдешь к нам? — спросила она.
— Нет, мне некогда. Вообще я рад, что опять дома, у матери.
— Всего на неделю? Говорят, «Орел» уходит через неделю.
— Да, но я остаюсь здесь; я еще в Дронтгейме взял расчет.
— В Дронтгейме? Разве ты не поведешь яхту назад, в Гамбург?
— Нет, я был нанят, в сущности, только для рейса в Норвегию. Я больше не нужен принцу, у него уже есть другой штурман; он проведет их через Северное море.
Гильдур слушала с возрастающим удивлением. Чтобы Торвик позволил другому отвести в гавань судно, которым он взялся управлять?! Он прежде очень щепетильно относился к своим правам и обязанностям и никогда не позволил бы другому занять его место.
Гаральд заметил ее удивление и, чтобы изменить разговор, спросил:
— У тебя, верно, много хлопот с приданым? Когда свадьба?
— Через шесть недель, в день рождения отца.
— Так еще не скоро? Жаль!.. вы лишаетесь чести видеть своих знатных родственников у себя на свадьбе. Ведь они были у вас тогда, после церковной службы, и теперь между вами мир и любовь.
— Бернгард видится со своими родственниками только тогда, когда это необходимо. За все это время он видел их всего раза три-четыре.
— Пожалуй, и этого слишком много! — пробормотал Гаральд.
— Оставь это, Гаральд! Это семейное дело, касающееся только Бернгарда и меня. Правда, вы друзья…
— Были друзьями! — перебил он ее жестким тоном. — Теперь с дружбой покончено; в сущности, мы уже давно не друзья, потому-то мне и тяжело говорить. Вообще доносить на другого подло, а тут еще ты подумаешь, что я делаю это с корыстной целью; будь спокойна, я слишком хорошо знаю, что ты этого не подумаешь. Зная, что этим ничего не выиграю, я все-таки скажу: смотри в оба!
— Почему? Что ты хочешь сказать? — спросила пораженная, но далекая от подозрений Гильдур.
Торвик не ответил; казалось, он боролся с собой, не зная, говорить ему или молчать; наконец он сказал:
— У нас на судне тоже были жених с невестой. Принц обручился.
— С Сильвией Гоэнфельс, я знаю. Они обручились еще в Альфгейме перед отъездом, и мы давно ждали этого. Сильвия будет гордой, красивой невестой, я знаю ее.
— Ты не знаешь ее! — сказал Гаральд с ударением. — Что ты
Гильдур слушала, все еще не понимая, но в ее душе начинало шевелиться смутное подозрение.
— Что значат твои намеки, Гаральд? Я не понимаю. Говори яснее, если хочешь, чтобы я поняла.
Гаральд угрюмо посмотрел на нее. Было видно, что этим человеком руководила не жажда мести и что ему до глубины души противно доносить. Он все-таки заставил себя заговорить, но говорил с той грубой, жесткой откровенностью, которая не останавливается ни перед чужими, ни перед собственными страданиями.
— Может быть, мне следовало бы молчать и не нарушать твоего покоя и, если бы ты была такая, как другие, я так и сделал. Он не негодяй и сделает то, что велит ему долг, а она уедет со своим принцем, но ты все-таки должна это знать. Я тогда в церкви, заметил, как он вздрогнул, когда она вошла, совершенно так же вздрогнула и она на «Орле», услышав, что «Фрея» близко. Яблоко от яблони недалеко падает! Он не станет сидеть с тобой спокойно и мирно в Эдсвикене и не забудет особенно теперь, жизни, которой попробовал там. Его невольно будет тянуть из дому, прочь от тебя и от всех нас. Он не наш, и если будет крепко сидеть на цепи, то тебе дорого придется расплачиваться за то, что он приковал себя. Попомни мое слово!
Гильдур побледнела; постепенно она начинала понимать, о чем ей говорят, хотя ни одного имени не было произнесено, и, наконец, поняла все. У нее вырвалось полуподавленное восклицание:
— Бернгард! Сильвия! Нет, это неправда, этого не может быть! Гаральд, ты только хочешь отомстить; ты сам признался, что ненавидишь Бернгарда. Скажи, что это неправда! Не мучь меня так ужасно! Гаральд, прошу тебя!
— Ты не веришь мне, так посмотри сама! Спроси его! Он никогда не лгал, не солжет и теперь; но, вероятно, он скажет тебе, что это пройдет, ведь он должен оставить ее принцу, и ты нужна ему для того, чтобы он мог забыть ее. Если ты сможешь примириться с этим — хорошо, но не думаю, чтобы ты примирилась.
Гильдур не ответила ни слова, только ее рука машинально разжалась, и сорванные цветы посыпались на землю. Девушка стояла, точно окаменелая.
— Ну, теперь ты все знаешь, — сказал Гаральд, не дождавшись ответа. — Мне нелегко это было, так как знаю, что теперь я навсегда потерял уважение в твоих глазах; но ты, по-моему, слишком хороша для того, чтобы человек женился на тебе как на первой встречной лишь потому, что он дал тебе слово и не может взять его назад. Все равно, со временем у тебя открылись бы глаза, и потому лучше, чтобы ты теперь же… Гильдур, ты не слушаешь меня?