Русь (Часть 3)
Шрифт:
Увидев Авенира, профессор сказал:
– Ну, вот и прекрасно, пойдемте в кабинет, там будет просторнее. Кстати уж захватим эти книги.
И он хотел было один нести стопу книг. Но Авенир не допустил этого. И они, разделив труд, пошли вниз, неся по стопе книг, прижатых к животам обеими руками.
Когда профессор открыл дверь кабинета, он некоторое время стоял в неподвижности со своими книгами, потом несколько раз моргнул и хотел даже поправить за мочку очки, точно не будучи в состоянии сообразить и понять что-то.
Авениру, шедшему сзади него, было не видно, в чем дело, и он, натолкнувшись от непред-виденной остановки на спину профессора, тоже остановился и заглянул через плечо в кабинет, даже несколько приподнявшись на цыпочки.
Федюков, смущенный появлением
И потому он молчал.
Профессор был сбит с толку этой неожиданностью и даже не сразу рассмотрел, кто это стоит перед ним, так как не мог поправить очков. И тоже молчал. Он в растерянности только повернулся к Авениру и сказал:
– Нет, здесь занято, пойдемте наверх.
Но Авенир все-таки не выдержал и заглянул в кабинет.
– Ты как сюда попал?
– спросил он с удивлением и спросил, главным образом, потому, что у Федюкова был такой испуганный и растерянный вид, какой бывает у кота, который забрался в чулан, и его накрыли там, отворив нечаянно туда дверь.
– Я жду Валентина...
– сказал он, но сейчас же все рассказал Авениру, прося его помощи и совета.
– Тебе предстоит великая роль! Ты понимаешь, - говорил Федюков, затворив осторожно дверь и возвратившись на цыпочках к Авениру, который все еще стоял с книгами, точно ошело-мленный новостью, на которую он не знал, как реагировать.
– ...Ты понимаешь, что все это случилось помимо моей воли, ты, конечно, веришь, что у меня ни секунды не было в мыслях расчета, обдуманного намерения. Я в отчаянии. Конечно, не потому, что я нарушил заповедь глупой морали или общественных правил. Я всегда плевал и плюю на это!
– сказал Федюков, отступив на шаг от Авенира и почему-то ткнув пальцем по направлению к полу.
– Ты знаешь это.
Авенир, перехватив поудобнее книги, кивнул головой с серьезным вниманием друга.
– Если бы только это одно, я считал бы себя счастливейшим из смертных, - это такая женщина!.. Я с увлечением... И боже тебя сохрани подумать, что это какая-нибудь развратница!
– сказал Федюков, вдруг предостерегающе-торжественно подняв палец.
– Она - святая! Это сама чистота, сама невинность...
– Но как же?..
– сказал было Авенир.
– Как?
– горячо воскликнул Федюков.
– Я сам не знаю как! Но это - сама истина. У нее невинная, незапятнанная душа. У нее нет ничего искусственного, нет... да положи ты эти дурац-кие книги!.. нет надуманного разврата. На нее, как она говорит, налетела буря.
– Ну, а ты-то?
– спросил Авенир.
– Что я?
– Почему ты ее не остановил?
– спросил Авенир.
– Я не знаю, как это случилось. И вообще ничего не могу понять и потому прошу тебя, как друга, под величайшей тайной, - сказал Федюков, оглянувшись на дверь, - помоги мне в этом. Я просто был удручен одиночеством, отсутствием смысла своего существования, живого дела. Ты можешь сказать, что это глупо, идиотски глупо, похоже на фарс, на водевиль, на что хочешь. Но одно оправдание всего этого ты для меня должен оставить: это то, что я не умею рассчиты-вать. Я действую непосредственно. Хватит у тебя духа за это осудить меня?
– Нет, не хватит, конечно, - сказал Авенир, все еще не будучи в состоянии уяснить себе, в чем должна заключаться его великая, как сказал Федюков, роль.
– Я знал, что не хватит!
– воскликнул Федюков.
– Потому что у тебя широкий масштаб души, способной понять многое, способной понять все. И вот я тебе повторяю, что в данном случае я вовсе не беспокоюсь о нарушении общественной морали. Перед профессором я тоже не чувствую себя вот настолько виноватым, потому что нас с ним не связывают ни единство убеж-дений, ни высшие отношения. Мы с ним чужие!
– сказал Федюков, резко черкнув по воздуху пальцем, как бы подведя быстрый итог.
– С ним мы - квиты. Но Валентин!.. ты понимаешь, это совсем другое, это необыкновенная душа; нас связывает с ним многое и притом такого поря-дка... который не похож на обывательскую дружбу
– сказал он, махнув рукой на хотевшего что-то сказать Авенира, как бы давая ему понять, что свиток еще далеко не весь исчерпан.
– Далее, сама Нина. Что мне делать с ней? Я десять минут назад хотел одним ударом разорвать эти отношения, как это ни тяжело мне было. Но я вдруг увидел, что она холод-на ко мне. Что же это?
– подумал я.
– Ошибка? Заблуждение, вздорный порыв? И решил испы-тать ее. И убедился, к счастью, что я неправ. Она только просила меня не оказывать на нее дав-ления. Согласен. Но я теперь почувствовал, что упустил момент для разрыва, тогда как я связан по рукам, по ногам, связан своей семьей, от которой не знаю куда деться.
Федюков вдруг сел на стул и сдавил голову обеими руками, точно она готова была разорва-ться от распиравших ее противоречивых мыслей. Потом сейчас же опять вскочил с каким-то неожиданно грустным, просветленным выражением лица.
– Авенир! как хорошо и высоко себя чувствуешь только тогда, когда не спускаешься к людям. Друг! Если бы мне когда-нибудь удалось благополучно ликвидировать эту историю, я бы тогда на версту не подходил к ним. Помоги мне как-нибудь освободиться от этой женщины, - неожиданно закончил он.
В дверь постучали.
Вошла баронесса Нина.
– Вот поговори с ним, - сказал ей как-то кротко и грустно Федюков, - я ему все расска-зал.
– И он вышел из комнаты, оставив вдвоем Авенира и баронессу.
XXX
Авенир был крайне смущен неожиданностью такого оборота дела. Первый раз в жизни ему приходилось иметь дело с женщиной по такому вопросу, т. е. говорить о любовных делах, да еще в качестве посредника. Он так испугался от необходимости сказать баронессе жестокую истину, что стоял некоторое время потерявшись и совершенно молча.
Когда он представил себе, что сейчас начнутся слезы, быть может истерика, которой он боялся больше всего на свете, он совершенно не находил, что ему говорить баронессе.
Но то, что произошло, что сказала ему баронесса, он ожидал менее всего.
– Милый друг, вы знаете, я дурная женщина, - сказала баронесса. Она подошла к Авени-ру, взяла его за руку и опустила глаза.
– Но я очень несчастна. Со мной постоянно случаются вещи, которых предвидеть невозможно. Федор вам рассказал все. Это одна из неожиданностей, которую я меньше всего могла предвидеть, так как, клянусь вам всемогущим богом, - сказала баронесса, повернувшись в ту сторону, где висели образа, - клянусь всемогущим богом, что за минуту до того я не знала, что это случится. Но это случилось. Как? Почему?
– не спрашивайте. Я не знаю. Он тоже не знает. Никто не знает. И это ужасно. Во всем этом я виню Валентина. Он уехал так неожиданно, я была к этому не приготовлена, что впала в какое-то состояние... Милый друг, не пугайтесь и не презирайте меня, нет, впрочем, презирайте, так как я того заслуживаю. Да, да, заслуживаю, несмотря на ваши свободные, честнейшие убеждения, перед которыми я всегда преклонялась, сказала она, когда Авенир в этом месте торжественно протестующе поднял руку.
– Но на меня это так подействовало, что я не могу больше скрывать. Я призвала вас и вам говорю об этом. Я сказала бы всем об этом! Спасите меня! Я и всегда была легкомыс-ленна, нет, я просто мало следила за собой и не отдавала себе отчета. Сейчас я невольно отдала себе отчет. Я во всем отдала отчет. Вдруг отдала. Я несчастна тем, что не могу оставаться без поддержки. Валентин уехал, и меня охватили страх и предчувствие.
И пока у меня мужчины менялись, когда вместо князя был барон, вместо барона - профес-сор, то все это было хотя тоже неожиданно, но понятно. По крайней мере, свет понимал. Он понял даже профессора и Валентина вместе, и я ему благодарна от всей души. Но то, что произо-шло теперь, равносильно тому, что у меня при муже два любовника! Я готова ломать руки. Я уже ломала их... У Валентина это никакого сочувствия не вызовет. Он взял себе в голову эти несчастные священные воды Тургояка, и все остальное для него нуль: два - так два, три - так три...