Русь (Часть 3)

Романов Пантелеймон Сергеевич

Андрюшка, багром подтолкнув прогоревшую крышу, едва успел отскочить.

– Здорово чешет, - крикнул он, когда от провалившейся крыши ураганом взвился столб искр.

– Гляди, гляди, сейчас верхняя слобода загорится!
– кричали те, которые сами стояли ближе к верхней слободе, куда подбирался огонь.

– Небось.

– Тут бы плетень вот надо сломать. А то по плетню пойдет.

– Эх, народ, - говорили другие, - тут бы приняться всем народом, в момент плетень этот раскидали бы к чертовой матери.

А в

толпе метались старушки и спрашивали, нет ли у кого пасхального яйца, чтобы бросить в огонь.

Пришла богомольная Житникова и, стоя с куском какого-то полотна, крестила огонь и шептала молитвы.

В самом дыму и огне что-то делали человека три, очевидно, хозяева горевших домов. Чело-век пять, стоявших впереди, ближе к пожару, кричали им, что, по их мнению, надо было делать.

Чем больше разгоралось, тем больше было оживление на лицах. Глядевший на пожар народ, казалось, с замиранием сердца ждал, загорится еще изба или не загорится. Оживлялись даже те, у кого все сгорело, от сознания, что не одному терпеть.

Иногда какой-нибудь мужичок, у избы которого только что обрушилась сгоревшая крыша, выбегал на середину и, посмотрев из-под руки вдоль полыхавшей улицы, кричал:

– Пошло дело, расчесывай!
– И бросал шапку оземь.

– Верхняя слобода, не зевай!

– Тут бы войлоками... Или бы как стать всем в ряд от ручья да друг дружке ведра и передавать.

Вдруг угол крайней избы на верхней слободе начал быстро тлеть, и неожиданно она вся вспыхнула, как свечка...

– Пошла драть!
– сказал кто-то.

– Что же вы смотрели-то, черти?! Около самой избы стояли.

– Что же изделаешь-то, против судьбы не пойдешь.

– Чего доброго и верхнюю смахнет, - говорили в толпе.

– Очень просто - одну избу прихватило, теперь пойдет расчесывать.

Огонь шумел, разливаясь все шире, над деревней летали встревоженные голуби и, налетев на огонь, испуганно захлопав крыльями, поворачивали назад. И как только пламя начинало подбираться к новой избе, так кто-нибудь из зрителей, воскликнув: "Ах, ты, мать честная, уж вот куда достает", бросался вытаскивать свое добро.

На середину улицы выбежал какой-то малый босиком, весь черный от копоти, и, приплясы-вая, выкрикивал:

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Дуй! Сыпь!

– Ошалел, мои матушки!

– Что ты, взбесился, что ли? У людей горе, а он выпляса задает.

– У меня у самого изба сгорела!
– кричал малый, в котором узнали Андрюшку.

– Верно, верно!
– послышались голоса.
– Последней горела.

– У него там все капиталы прихватило, - сказал Сенька, подмигнув.

Там, где час тому назад была слобода с избами, сараями, с водовозками в тени ракит, пок-рытыми от солнца кафтанами, теперь остались дымящиеся развалины, ряд обгорелых, черных, спаленных пожаром ракит да торчали среди дымившихся бревен печи с видневшимися печурка-ми, в которые,

может быть, еще вчера клали сушить лапти.

В стороне, на сваленной рухляди, сидели старухи и тихо причитали, без слез скорбно глядя на догоравшие жилища.

Против них стоял народ, щелкая семечки и тупо глядя, как плачут старухи.

Пожар тихо догорал, и вместе с этим пропадало оживление от мысли, что много сгорело и не одному терпеть.

Праздничный народ, насмотревшись, расходился по домам.

На пожарище оставались только хозяева, сидевшие, опустив голову на руки, да ребятишки, рывшиеся в золе, раскапывая огонь палками, пока их не прогоняли. Иногда подходил прохожий, давший верст пять крюку, чтобы только побывать на пожаре.

– Часто горите?
– спрашивал он, оглядывая пожарище.

– В третьем году горели, - отзывался кто-нибудь, взглянув на спрашивавшего и опять опуская голову на руки.

– Мы чаще, - говорил прохожий, оглядывая пожарище.

А после пожара, прицепив себе на спину холщовые сумы и взяв в руки высокую палку, шли колесить по большим и проселочным дорогам, выпрашивая милостыню на погорелое место и рассказывая, как у них загорелось, как прибежал сынишка и крикнул:

– Матушка, горим!..

А слушатели, собравшись в кружок, если рассказывалось про знакомую деревню, слушали о том, что они и у себя видели каждый год.

XI

Митенька Воейков, которого почему-то хотела видеть Ольга Петровна, переживал критиче-ский момент перед началом нового пути, который он избрал себе теперь.

Как всегда, он не мог просто и без препятствий начать новую жизнь. Ничто не было так трудно, как практическое начинание нового... Он долго должен был ходить около дела, примери-ваться как бы для того, чтобы обдумать наперед все детали. На самом же деле, - для того, чтобы как-нибудь оттянуть тяжелый момент начатия дела.

А в этот раз тревожные слухи о готовящемся, быть может, убийстве народов, т. е. о самой злейшей форме насилия, против воли врывались в сознание и отвлекали его.

Он решил, что с понедельника начнет новую жизнь. Но, очевидно, демоны, взявшиеся раз навсегда вносить путаницу и затяжки в его решения, устроили и на этот раз гадость.

Добравшись домой на рассвете после той нелепой ночи у мнимого глухого, Митенька це-лый день находился под ярким впечатлением осенившей его мысли. Он, как прозревший слепой, в третий по счету раз увидел новый мир, куда теперь со всей силой свежести могла устремиться его энергия.

Этот новый, открытый им мир, - его внутренний мир. Вся сила энергии должна быть нап-равлена на исправление самого себя. Исправь и усовершенствуй сначала самого себя, тогда уже думай об исправлении жизни, т. е. других людей. И опять, и опять ему было нелепо подумать о том, что он все время до этого момента думал только о других, о чужих делах и никогда не подумал о том, что внутри его.