Русь и Орда Книга 2
Шрифт:
Он виделся с нею по нескольку раз в день, вернее, она была у него на виду с утра до ночи. Обычно тут же присутствовал старик Софонов, Павел или кто-нибудь из челяди, но нетрудно было встретиться с нею и с глазу на глаз и разговаривать совершенно свободно. Если бы Карач-мурза заметил, что она избегает этих встреч или что они ей неприятны, он бы сразу уехал. Но ничто не давало повода это думать, наоборот, – временами ему казалось, что она сама их ищет.
В первый раз он застал ее одну случайно. С каким-то рукоделием она сидела на скамье, за домом, в тени старой липы, тихонько напевая. Не зная, допускают ли это
На следующий день, после обеда, не замечая нигде Ирины, он заглянул за дом и увидел ее на том же месте. Снова они разговорились и беседовали о всяких малозначащих вещах около часа, пока ее не позвали по хозяйству. Было очевидно, что эти встречи и разговоры доставляют ей удовольствие, чего, впрочем, Карач-мурза отнюдь не приписывал какому-либо сердечному влечению с ее стороны: он понимал, что молодая женщина просто скучает без людей в этом глухом углу и теперь рада возможности поболтать с редким гостем. О каких-либо чувствах речь у них пока не заходила.
В этот день, когда большинство обитателей усадьбы погрузилось в послеобеденный сон, он снова направился к старой липе, где, как и надеялся, увидел Ирину. Было жарко; в траве, навевая ленивую одурь, стрекотали кузнечики, и беседа вначале не клеилась. Вскоре, после нескольких сказанных фраз, она и вовсе оборвалась, ибо мысли Карач-мурзы были далеки от тех пустяков, о которых они заговорили. Минуты три он просидел молча, опустив голову и глядя в землю, пока наконец смешок Ирины не возвратил его к действительности. Он поднял голову и взглянул на нее.
– Чтой-то на тебя иной раз будто морок находит, боярин? – со смехом спросила Ирина.
– Какой морок? – не понимая этого слова, отозвался Карач-мурза.
– Да такой. Али забыл, как намедни конь твой прямо ко мне в руки пришел, а ты, на нем сидя, где-то душою витал и ничего округ не видел? Хотела бы я знать, о чем либо о ком ты тогда думал?
– О тебе думал, – почти неожиданно для самого себя сказал Карач-мурза. Ирина, смущенная такой прямолинейностью, в первый миг слегка растерялась и примолкла. Молчал и он.
*Морок – греза, мечта, наваждение.
– Вроде бы женатому человеку не к лицу так крепко о молодых вдовушках задумываться, – промолвила наконец Ирина. Она хотела сказать это насмешливо, но в голосе ее прозвучала скорее грусть.
– Иному женатому, может, и к лицу, Ирина Михайловна…
– Что-то не пойму я тебя, Иван Васильевич, – удивленно вскинула на него глаза Ирина.
– То-то и есть, что не поймешь, – сокрушенно промолвил Карач-мурза.
– А все же хотела бы я знать, какому это мужу к лицу о сторонних женщинах думать? Научи, авось когда-либо сгодится.
– Что бы ты, к примеру, сказала, ежели бы узнала, что жена моя татарка?
– Татарка?!
– Да. И что сам я тоже татарской веры?
– Ты? Татарской веры?! – Ирина звонко расхохоталась. – Сказала бы, что ты отменный шутник, Иван Васильевич! – В жену-татарку она еще готова была поверить, это
– Ну, а все же, коли бы то была правда, а не шутка?
– Чтобы наш боярин был татарской веры?
– Ну, да. Вот, скажем, не я, а кто-либо иной, кто был бы тебе люб и желанен. Пришел бы и сказал: я, мол, татарской веры и закон дозволяет мне взять вторую жену. Пошла бы ты за него, ежели бы любила того человека?
– Второю женой?
– Вестимо, второй. А куда же ему первую-то девать?
– Не пошла бы за поганого, ни второй, ни первой! – решительно заявила Ирина.
– А чем он поганый? Я же говорю тебе: русский он, только лишь веры мусульманской.
– Коли бы такое могло быть, то он вдвое поганый! Да и как это возможно двух женок зараз любить?
– Ан возможно. Любят же татары.
– На то они и татары, а у нас такого паскудства, благодарение Господу, нет. И женщин татарских я никак не пойму: как это можно мужа своего с другою делить? По мне, уж либо все, либо ничего!
– Значит, не можешь ты крепко полюбить человека? Так крепко, чтобы все прочее стало тебе неважным, только бы его не потерять?
– Ох, не знаю, боярин, можно ли так полюбить-то? – чуть помолчав, ответила Ирина. – Я вот и мужа своего покойного вовсе не любила, – тихо добавила она.
– Как так? – удивился Карач-мурза. – Почто же ты за него пошла? Ведь это, почитай, не лучше, чем пойти второю женой за любимого. Али тебя принудили?
– Жизнь принудила, боярин.
– Не уразумею я что-то. Вижу, родители твои – люди добрые и тебя из дому, наверное, не гнали. Да и достатку у них, видать, хватает.
– То истина. Тут иное было…
– Ты меня прости, Ирина Михайловна: я твою боль бередить не хотел. Коли тяжко тебе о том вспоминать, давай об ином говорить.
– Ништо, Иван Васильевич, я расскажу, а то ты еще что худое помыслишь… Вишь, как случилось-то: было мне в ту пору семнадцать годов и люди сказывали, была я собою очень хороша…
– Клянусь Аллахом, они не лгали! – вырвалось у Карач-мурзы.
– Аллахом клянешься? – изумилась Ирина.
– Ну, да, – нашелся Карач-мурза. – Чем же мне еще клясться, ежели хочу убедить тебя, что я татарской веры?
– Все одно не поверю, – улыбнулась Ирина и продолжала: – Так вот, увидел меня однажды князь Святослав Титович, да с той поры и начал вязаться. Был он, поганец, давно женат, седина в бороде, а туда же! Только не стал он мне, как иные, разводить турусы, что хорошо бы, мол, обратиться в татарина да на второй жениться, а захотел взять меня в полюбовницы. Когда он о том речь завел, я сперва ушам не поверила, а потом ответила ему такое, что другой враз бы отстал, но он не таков: не привык к тому, чтобы ему что-либо не давалось. Чем он только меня не блазнил и не улещал! Родителю тоже сулил и вотчины, и боярство, а когда уразумел, что нас тем не купишь, – перешел на угрозы. Потом будто поотстал, и я уже думала, что он ту дурь из головы выкинул, ан вдруг однова схватили меня княжьи люди у самых ворот усадьбы нашей, на голову накинули мешок да и повезли. Окромя матери да дворовых баб, дома в то время никого не было: отец, братья и еще душ пять приехавших гостей с утра выехали облавой на кабанов. На счастье, в тот самый час ворочались из лесу и меня от тех разбойников отбили…