Русь и Орда
Шрифт:
Обойдя городок и мысленно прощаясь со знакомыми, обжитыми им местами, он медленно побрел вниз по берегу Миаса, почти безотчетно направившись к своей излюбленной заводи, где так хорошо было думать. Дойдя до нее, он сел у самой воды и оглянулся вокруг.
Знойный, напоенный запахами степи день клонился к вечеру. Залитая солнцем поверхность реки застыла в тихом серебряном сне. Сидя на изумрудных листьях кувшинки, блаженно щурились на солнце разомлевшие лягушки, не плескалась рыба, и только лишь воздух еле приметно зыбился струйками летнего марева, да старые, столько всего повидавшие ивы лениво струили в воду свои зеленые слезы.
Зачарованный покоем и погруженный в свои думы, Василий долго сидел, опершись спиною о ствол столетней ивы. Он не слышал, как на том берегу тихо раздвинулись камыши. Похоронным плачем пропела над рекой каленая стрела и вонзилась ему в самую грудь.
Он тихо охнул и боком сполз на землю, но сейчас же поднялся и сделал несколько спотыкающихся, неверных шагов по направлению к стойбищу. И снова упал. Сознание его мутилось, но мысль о том, что он умрет здесь, почти рядом с теми, кого любил, даже не взглянув на них в последний раз, придала ему силы. Превозмогая нечеловеческую боль, он вырвал из раны стрелу, и сейчас же кровь хлынула на траву алым потоком. Зажимая рану рукой, он попытался встать и идти, но сил больше не было, и он понял, что для него все кончено…
Через полчаса Никита нашел его здесь истекающим кровью. Сознание еще не покинуло Василия, но жизнь его угасала.
— Василей Пантелеич! Князь мой светлый! Кто это тебя?! — страшным голосом воскликнул потрясенный Никита, опускаясь перед умирающим на колени.
— Это Хисар, — тихо, но внятно промолвил Василий, закрывая глаза.
Быстро намочив в воде платок, Никита заткнул им рану в груди князя и, подхватив его, как ребенка, на руки, бегом устремился к городку. Но не сделал он и сотни шагов, как Василий открыл глаза и, собрав оставшиеся силы, сказал прерывающимся голосом:
— Поздно… Все одно не донесешь… Положи меня на землю и слушай…
Бережно положив князя на траву, Никита склонился головой к самому его лицу, чтобы не упустить ни звука. Могучее тело его била мелкая, неуемная дрожь, глаза застилали слезы.
— Никита, брат мой милый, — услышал он голос, тихий, как шелест степного ковыля. — Не привел Господь, не судьба, значит… Жене скажи… солнышко…
Шепот умирающего оборвался, глаза закрылись. Думая, что все кончено, Никита страшно вскрикнул и схватил его за руку. Этот крик на мгновение возвратил Василия к жизни. Он снова открыл глаза и сказал голосом более внятным:
— Сына не оставь… Тебе поручаю. Хоть будет татарином, но сделай его… человеком.
— Клянусь тебе крестом святым, князь мой: пока жив, его не покину! И убивцу твоему отомщу!
Лишь еле ощутимое пожатие коченеющей руки показало Никите, что князь его услышал.
Подождав с минуту, Никита прильнул ухом к его груди. Сердце Василия уже не билось.
Карач-Мурза
Введение Общее политическое положение на Руси и в татарских улусах в начале второй половины XIV века
Минуло четверть века после почти одновременной смерти московского государя Ивана Даниловича Калиты, золотоордынского хана Узбека и литовского великого князя Гедимина — трех выдающихся монархов, составивших эпоху в истории своих стран. За это время как на Руси, так и в Орде произошло великое
В 1353 году умер от чумы великий князь московский Симеон Гордый — старший сын и наследник Ивана Калиты, — государь твердый и властный, неуклонно продолжавший собирание русских земель, начатое его отцом. Жертвами той же эпидемии пали его сыновья Иван и Симеон, его младший брат князь Андрей Серпуховский и глава православной Церкви, московский митрополит Феогност. На великое княжение вступил единственный оставшийся в живых сын Калиты — Иван Иванович, получивший прозвище Кроткого [158] .
158
За исключительную красоту его называли также Красным.
Это был слабый и безвольный монарх, с которым сразу же перестали считаться соседние князья, казалось, уже окончательно приведенные к повиновению его предшественниками. Вновь громко заговорили о своих правах на главенство князья Тверские; открыто потянулись к великому княжению князья Суздальские, значительно усилившиеся присоединением Нижегородской земли; совершенно вышел из-под московского влияния Муром; великий князь Рязанский, Олег Иванович, вторгся с войском в пределы Московского княжества и силою захватил город Лопасню, а сидевшего там московского наместника, боярина Михаила, увез в Рязань и, по свидетельству летописца, «биша его нещадно и многия пакости ему сотвориша». Видя начавшееся крушение московского могущества, многие бояре Ивана Кроткого переметнулись в Рязань и в Тверь.
К счастью для Москвы и для всего русского будущего, в эту трудную пору, на место умершего Феогноста, московским митрополитом был поставлен Алексей Бяконтов [159] — человек высокообразованный, умный и волевой, ставший впоследствии одним из наиболее чтимых русских святых. Он сразу же сделался главной и почти единственной опорой слабовольного князя Ивана, а затем — малолетнего князя Дмитрия Ивановича. И только ему Москва обязана тем, что в эти тяжелые годы она не потеряла своего первенствующего значения и смогла продолжать великое дело объединения Руси.
159
Из рода бояр Плещеевых.
Когда в 1359 году умер великий князь Иван Кроткий, его старшему сыну и наследнику Дмитрию, впоследствии нареченному Донским, едва исполнилось девять лет, и, несмотря на все старания митрополита Алексея, великое княжение над Русью перешло к суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Однако через два года в Орде произошла очередная смута, в итоге которой там объявилось сразу два независимых и враждовавших между собою хана: Абдаллах и Амурат. Первый из них утвердил на великом княжении Дмитрия суздальского, но московская партия, воспользовавшись обстановкой, сейчас же выхлопотала у другого хана ярлык на великое княжение для малолетнего Дмитрия Ивановича.