Русь и Орда
Шрифт:
— Нет, князь. Великий хан Тохтамыш еще до этого отправил меня послом к Тимуру.
— Знаю, Иван Васильевич, тяжко было бы тебе идти с татарами против Руси, и ты, поди, рад был тому, что хан тебя в другое место услал. Но я о том жалею, что тебя не было под Москвой: может, сумел бы ты смягчить жестокое сердце его и не погибло бы у нас столько невинных людей. Ведь он всех мужчин повелел в Москве вырезать, хотя город взял не с бою, а обманом: всем обещал свою милость и, тому поверив, москвичи ему сами ворота отворили.
— Я отговаривал великого хана от этого похода, князь, но, наверное,
— Неужто наши в сече убили? — спросил Дмитрий. — Скорблю о том вместе с тобой, Иван Васильевич. Но что сделаешь? Такова война. И не мы ее начали, а лишь оборонялись.
— Его не в сече убили, князь, — сказал Карач-мурза, и голос его слегка изменился. — Он подъехал к воротам как посол великого хана, и один из стоявших на стене воинов застрелил его.
— Так это сын твой был? — воскликнул Дмитрий. — Сказывали мне про тот случай. Вовсе оно неладно получилось, что грех таить! Своих в этом деле обелять не стану, но ты и то учти, что не войско Москву обороняло, а смерды да торговый люд, — ни порядка, ни начальства у них настоящего не было. Верь, Иван Васильевич, душевно о том сокрушаюсь, но сделанного не воротишь. И ты нам тот грех прости, ибо Москва заплатила за него дорогой ценой: две с половиной тьмы людей было в ней перебито по повелению вашего хана.
— Я в том никого не виню, Дмитрей Иванович, — грустно промолвил Карач-мурза. — Такова была воля Аллаха. Я говорил Рустему… Но лучше не будем больше вспоминать об этом.
— А есть у тебя еще дети? — помолчав, спросил Дмитрий.
— Остался еще один сын. Он не захотел идти в этот поход.
— Вижу и радуюсь, Иван Васильевич: и в тебе, и в семени твоем сильна еще русская кровь. Ведь мне святитель наш Алексей незадолго до кончины своей открыл, кто ты таков.
— Я обещал ему всегда оставаться другом Руси, князь. И я стараюсь блюсти свое обещание как возможно лучше.
— Кому и знать это, как не мне, Иван Васильевич! Думаешь, забыл я то время, когда ты в Сарае правил и ворога моего Мамая ровно на привязи держал? Или как пособил ты мне с Тверским-то князем? И не раз, а дважды: без того упреждения, что ты мне прислал из Сарая, когда он с Мамаевым ярлыком ко Владимиру шел, вовсе бы я врасплох попал. Спаси тебя Господь за твою великую помощь, а я ее до смерти не забуду!
— Твои слова наполняют мое сердце радостью, князь. И я надеюсь, что Аллах пошлет мне еще другие случаи быть тебе полезным.
Собеседники помолчали. Дмитрию Ивановичу хотелось поскорее узнать — чего требует от него хан Тохтамыш, однако достоинство русского государя не позволяло ему обнаруживать свое нетерпение, и он ждал, когда о том заговорит сам посол. Но Карач-мурза, видя, что эта встреча с Московским князем носит частный характер, к делу не приступал, и наконец Дмитрий не выдержал:
— В начале беседы нашей, Иван Васильевич, молвил ты,
— Великий хан это понял, Дмитрей Иванович, и он такого от тебя не требует. Он лишь хочет, чтобы ты перед другими признавал его верховную власть и в знак того платил бы Орде хоть малую дань. На том предлагает он тебе свою дружбу, вечный мир и помощь супротив врагов твоих; обещает, что татарские орды боле вторгаться в русские земли не будут, и в управлении Русью дает тебе полную волю.
— А ярлык на Владимирский стол снова станет он давать по своему хотению тому князю, который лучше ему потрафит или дороже заплатит?
— Владимирское княжество великий хан согласен считать твоею наследственной вотчиной, и великое княжение над Русью он навеки закрепит в твоем роду.
— Так… Ну, а какую же дань хочет он с нас брать?
— Я тебе сразу скажу, князь, то самое малое, на что великий хан согласится: пять тысяч рублей в год [379] .
— Всего только? — вырвалось у Дмитрия. — Ну, Иван Васильевич, друг бесценный, и в этом вижу я твою руку! Не найду слов благодарить тебя! Даже когда сказал ты, что дело мое не слишком плохо, и тогда ожидал я много худшего.
379
Пять тысяч рублей того времени были равноценны приблизительно пятистам тысячам рублей начала двадцатого столетия.
— Я жалею, что не получилось совсем хорошо, Дмитрей Иванович. Но это еще будет! У нас говорят: когда есть много иголок, из них можно сделать молот, а имея молот, можно построить дом. Из своих иголок ты уже выковал молот и начал строить. Пусть одна стена сейчас обвалилась, это ничего, — молот остался в твоих руках, и ты дом достроишь!
— Даст Господь, дострою, а не я — дети мои достроят. Но все же горько, что обвалилась стена-то… Как раз в новом доме пожить разохотился и своими глазами увидеть дел своих завершение. Ну, да что сетовать, — выше себя не прыгнешь! Однако ежели хан свои обещания станет блюсти, уже и то много. И, умирая, скажу, что не втуне моя жизнь прошла.
— Великий хан Тохтамыш будет блюсти свои обещания, князь. Ему надо жить с тобою в мире потому, что у него есть очень сильные враги, борьба с которыми будет долгой и трудной. У тебя будет время для того, чтобы окрепнуть и сделаться сильней, чем прежде.
— Ну, давай Бог, чтобы так все и было. А тебе, Иван Васильевич, еще раз великое мое спасибо. Вестимо, ныне мы беседовали как два друга и два русских князя, а как посла ханского я тебя дня через три, когда приготовимся, буду принимать на людях и с великою честью, как Русь еще ни одного посла ордынского не принимала.