Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва
Шрифт:
– Стало быть, ты про свою выгоду всегда помнишь, Аким, а я про свою должен забыть, так, что ли? – огрызнулся Всеволод. – Не слишком ли большие проценты ты на меня навесил, брат? Чувствую, твое благодеяние оборачивается для меня долговой кабалой!
– Трудиться надо, брат, – нравоучающим тоном проговорил Аким, – тогда и с долгами быстро расплатишься. Значит так, завтра выедешь в Рязань, закупишь там лен и гречиху. По слухам, на Рязанщине ныне лен богато уродился.
– Окстись, брат! – возмутился Всеволод. – Я лишь позавчера из Торжка
– Не могу я в Рязань ехать, дел у меня полно в Москве, – рассердился Аким. – Лето на исходе, в эту пору множество купцов иноземных идут речным путем через Москву с севера на юг. Нужно успевать сбывать гостям чужеземным залежалый товар.
– Я тоже не могу Москву покинуть, – в тон брату заявил Всеволод, – у моей супруги недавно выкидыш случился, больная она лежит. Не могу я оставить Агафью в таком виде. Ей сейчас надобны уход и утешение.
Аким вскочил со стула и забегал по светлице, топая сапогами. Его лицо исказила гримаса неприязни.
– Ты – дурень набитый, братец! – Подскочив ко Всеволоду, Аким постучал костяшками пальцев по его лбу. – Зачем ты связался с этой Агафьей? Ведь ты же знал, что она была гаремной наложницей. Одному богу ведомо, сколько выкидышей у нее уже было в прошлом, ибо немало басурман прошло через ее постель. Чрево Агафьи более не способно к деторождению, это тебе любая повитуха скажет.
– Заткнись, Аким! – Глаза Всеволода налились гневом. – Не доводи меня до греха!
Однако Аким не унимался.
– Я же предлагал тебе в жены свою свояченицу Прасковью, деву чистую и непорочную. Но ты отказался от Прасковьи ради своей сарайской блудницы, талдыча мне про взаимную любовь. В результате Прасковья вышла замуж за суконщика Адама, который явно не прогадал. Ты же, братец, остался с носом и со своей хворой потаскухой, у которой никогда не будет детей…
Разъярившийся Всеволод прервал злобную тираду Акима, приложив его кулаком прямо в челюсть. Отлетев на два шага, Аким распластался на полу.
На шум прибежала Авдотья, Акимова жена. Ей кое-как удалось утихомирить мужа, который хотел уже броситься на Всеволода с табуретом в руках.
– Вы же родные братья, чего же вы грызетесь друг с другом, как недруги! – воскликнула Авдотья, силой усадив Акима на скамью. Она раздраженно добавила, оглянувшись на Всеволода: – Слушай, деверь, иди-ка ты к себе домой! Не столкуешься ты сегодня с братом своим. Приходи к нам завтра.
Всеволод сдернул с вешалки свой плащ из аксамита и удалился, хлопнув дверью.
Шагая по Варьской улице к Бондарному переулку, где стоял его дом, Всеволод предавался мрачным раздумьям. Держит его Аким, как слугу, на побегушках. К тому же за одолженные в прошлом году деньги Аким взимает со Всеволода грабительские проценты. Выполняя поручения старшего брата, Всеволод мотается то в Тверь, то в Суздаль, то в Торжок, а получает за это сущие гроши. Этих денег Всеволоду и Агафье
Всеволод и не предполагал, что его жизнь на Руси, куда он так стремился, будучи невольником в Орде, окажется столь безрадостной. Сначала Всеволоду не удалось обосноваться близ Мурома в селе Карачарове, сожженном дотла татарами. Теперь вот, живя в Москве, Всеволод чувствует себя кабальным смердом, пребывая у родного брата на посылках. Более всего Всеволода печалило то, что он не видел выхода из своего нелегкого положения. Он был кругом в долгах, поэтому не мог порвать со своим алчным старшим братом.
Над Москвой понемногу сгущались сумерки, пропитанные кисловатым запахом дыма; это у Яузы-реки дымили бани. Багряное солнце, скатившись к дальнему лесу, почти скрылось в облаках, окрашенных пурпуром.
Прохожих на улице было мало. Всеволод шагал, взбивая сапогами густую дорожную пыль. Из-за высоких частоколов лаяли цепные псы, потревоженные его шагами. Тут и там хлопали воротные калитки, это местные ремесленники и торговцы возвращались к родным очагам из кузниц и с торжища.
Уже подходя к Бондарному переулку, Всеволод вдруг услышал, как его кто-то окликнул по имени. Подняв голову, Всеволод увидел богато одетого вельможу, светло-русые волосы которого были скреплены серебряной диадемой. На лиловом плаще вельможи искрились узоры, вышитые золотыми нитями. Из-под плаща выглядывали красные сафьяновые сапоги с загнутыми носками.
Позади вельможи теснились трое слуг в высоких шапках с меховой опушкой, один из которых держал под уздцы вороного оседланного коня.
– Здрав будь, друже! – воскликнул вельможа с улыбкой на устах. – Чего идешь, голову повесив?
Это был князь Астис, сын Валимунта, литовец родом. В свое время Валимунт, сын Ольгерда, поступил на службу к московскому князю Ивану Красному, отцу Дмитрия Донского. После смерти Ивана Красного Валимунт уехал обратно в Литву, но сын его Астис остался на службе у Дмитрия Донского. Астис женился на русской боярышне, принял крещение. Русичи называли Астиса на свой лад Остеем.
Когда Всеволод приехал в Москву из Мурома, то случай свел его с Остеем, который предложил ему стать гриднем. Всеволод тогда отказался от предложения Остея, имея намерение заняться торговлей, по примеру старшего брата. Впоследствии Всеволод не раз пожалел о том, что не пошел в дружину к Остею, завязнув в долгах, как муха в паутине.
Всеволод приблизился к Остею, чтобы пожать ему руку.
– Здрав будь, князь, – сказал он. – Заботы гнетут меня, потому и не гляжу по сторонам.
– Жизнь без забот не бывает, – заметил Остей, не спуская со Всеволода своих светло-голубых глаз. – Хочу вновь спросить тебя, витязь. Не пойдешь ли ко мне в дружину? Поверь, это избавит тебя от многих невзгод.