Русь пьянцовская

Свирский Григорий Цезаревич

Секретарша Заболотного, в ответ, всплеснула руками.

– Тетя Настя, что ты говоришь?.. Разве ж там евреи?! Там - древние евреи.

Сергуня вытянул руки по швам, словно все еще служил в армии.

– Я вам запрещаю подходить к рации! Это... не ваша профессия. Ляна тоже вытянула руки по швам.

– Мне... стыдно... за вас. Праздновать труса? Бояться и - кого?! Неужели в вас не осталось хоть капли достоинства? Обыкновенного человеческого достоинства?

– Не осталось, - ответил Сергуня мрачно.-Увижу возле рации - отправлю первым вертолетом!

...Глуховато затарахтел прихваченный ржавчиной

будильник, Ляна шевельнулась под одеялом, и ожили комары, набившиеся под марлевый полог. Загудели, заметались. Вспомнился Фельдман: ложась спать, он опалял застрявших под пологом комаров спичкой. "Крылышки обожжешь комарику, говорил, - и все дело..."

– Я тебе не комарик!
– Она стремительно надела выцветшую энцефалитку с распущенными резинками: вот-вот пойдет мошка, которая, известно, кусает, где затянуто.

Воинственно побрякала соском умывальника. Вода ржавая, болотистая. "Фронтовая", - говорил Фельдман. "Шут гороховый!.. Жить в вечном страхе; "нас не трогай - мы не тронем.." Страх в нем, видать, заложен генетически: со времен кишиневских погромов..."

Поеживаясь от утреннего холодка, недовольно огляделась. Подпалатник фланелевый, ветхий. Окошки, как в тереме. Точно слюдяные. "Терем-теремок, кто в тереме живет?" - как-то сказал Сергей, стучась. Вздохнула тоскливо.

Побрызгала куртку диметилфталатом, налитым в бутылку из-под рислинга. Смочила этими "таежными духами" кончики пальцев, чуть-чуть виски. "Почему в 'Комиразведке' его зовут Сергуней? Как любимого ребенка... За моложавый вид? Галантность, которая в тайге сродни угодливости? Она, правда, действует на ухтинок, хлебнувших лагерного быта... Впрочем, угодливый в XX веке и есть

самый обаятельный - достаточно посидеть в кабинете Одноглазого полчаса, чтобы понять это".

Жмурясь от резкого и прозрачного, ни пылинки в воздухе, света, выглянула наружу.

Зябко. Тундра сонная. Погромыхивает дизель, который, скорее, не нарушает, а подчеркивает тишину. Проверезжала скрипуче полярная чайка, нырнула за бугор, вернулась с рыбешкой в клюве. Вокруг пролитого мазута прыгают обтерханные, в мазуте, воробьи.

У палаток сушатся болотные сапоги, продетые подошвами вверх на багры, концы лестницы, доски. Сапоги длинные. Как растянутые гармони. Свисают почти до земли. Нескольких сапог на месте нет, только мокрые следы остались.

"Рыбачат туники... Из-за дармовщины и прикатили..."

Взгляд остановился на соседней палатке, в которой жили Володечка-футболист и закарпатцы. Футболист никак не успокоится, выточил дверную ручку в виде полуголой женщины с распущенными волосами, похожую на нее, Ляну. Из сибирской лиственницы. Искусной тонкой резьбы. Закарпатцы оторвали, а тот, похоже, снова приколотил.

Ляна подошла к палатке; постучавшись, открыла дверь рывком. Проучить наглеца.

Ударило в нос запахом сырых портянок, табака, пота.

На обратной стороне двери так же была прибита новая ручка - в виде кукиша. С одной стороны, значит, сверкающая Ляна с распущенными волосами, с другой - кукиш. Большой кукиш, отполированный...

Ляна шагнула назад, тихо закрыв дверь. "Ну его к черту!"

Свернула к палатке, над которой покачивалась антенна.

Сергей сидел перед рацией на "вьючнике"-окованном

ящике с брезентовыми ремнями для вьюков. Вьючник, пожалуй, единственное, что осталось в геологической партии от лошадиной эры. Подложил под себя дерматиновое сиденье от вездехода. "Сибарит, - усмехнулась Ляна, проникаясь своей обычной, по отношению к Фельдману, нервной иронией.
– На жестком работать не любим..."

Руки Сергея, в красных и синих разводах, поблескивают: что ни возьмет, карандаш, компас или лупу в пластиковом корпусе - все остается на ладонях: неизбежный в тайге диметилфталат растворяет и краску и пластик, а Сергей, известно, выливает на себя в день чуть ли не полбутылки "таежных духов". "Сибарит", - повторила она отчужденно.

На полках Сергея - бинокли, коробки, обоймы с патронами. Полки отделаны синим пластиком ("Отрезал, эстет, пластик от чертежного стола".) Книги на них не помещаются. Половина под кроватью. "Программирование". "Геология моря..." Он, видно, не отказался еще от своей идеи - добывать нефть из акватории Баренцева моря... Фанатик! Защитил диссертацию - недостаточно, надо еще всех переселить в Нарьян-Мар, во главе с Одноглазым, который терпит его химеры лишь потому, что к тому времени умчится на пенсию... "Опасная нация", - вспомнила она слова секретарши управляющего; поморщилась, как от кислого. Рядом с этой кретинкой не хотелось оказаться даже в мыслях...

Ветер выдул из палатки можжевеловый дух. Но, вместе с ним, и тепло. Недопитый чай на столе казался желтовато-коричневым куском льда.

Ляна сняла со стены заячью лапку, смахнула пушистой лапкой со стола крошки, села рядом, как всегда, когда у нее было дело. Да к тому же неотложное.

Рация сипела. Ляна прислушалась. "Га-га-га?" То есть, готовы ли принимать? (Сергей отстукивал, в ответ, ключом: "Га!" Значит, готов! А те снова продолжали свое: "Га-га-га-га?"

Ляна спросила взглядом, в чем дело? Такая путаница, говорили, была, когда Гагарин взлетел в космос. Не могли постичь текста: "...Га-га-рин... Га-га-рин...", считали начальные "га-га" обычным кодом и, вместо того, чтобы записывать радиограмму, отвечали, не дожидаясь продолжения: "Га! Га!.. Готовы!"

Морзянка то сипела, то вдруг взмывала тоненько, пронзительно. Сергей похлопал по рации, как по крупу коня. Что ж, мол, не тянешь? Воскликнул в досаде: "Полупроводник!.. Я требую из Ухты рабочих, - ни ответа, ни привета. Ухта объявляет выговор за медленный разворот работ - тут же доносит... Полупроводник!.."

Наконец, пошел текст: "Рабочие будут прибывать в тундру по мере поступления".

Ляна прикусила губу: "Значит, в Ухте хоть шаром покати... Туников на туников менять-только время терять..."

На журнал радиосвязи свалилась двухвостка. И еще какая-то нечисть. Сергей понес их к дверям на журнале, как на подносе. На вытянутых руках...

Ляна зло взяла карандаш, как и все здесь, вязкий.

И разговор вышел такой же вязкий, с досадинкой. Ляна показала списочек. Как расставила рабочих. Беглого - с агрономом, который приехал в места, где погиб дядя. Бывшего попа - с погорельцами из Западной Украины. Ненадежных-с тружениками. А как иначе?