Русь уходящая: Рассказы митрополита Питирима
Шрифт:
У меня отношения с ним были хорошие, но в последний год своей жизни он устроил мне небольшой «скандал». «Что вы — говорит, — меня в календаре таким страшным напечатали?». А он и вправду был страшный: аскет, но уж очень изможденный. Я отговариваюсь: «Простите уж: фотографию такую прислали!» — а он не отступает. Хотелось мне ему сказать «неча на зеркало пенять..», но промолчал — и, слава Богу, правильно сделал. Так что, насчет моих с ним отношений душа моя спокойна.
Снычева же в Патриархии просто не воспринимали всерьез. В семинарии у него было прозвище «Ванька–хлыст», данное ему за его экзальтированность. Такой же был наш Дмитрий Дудко. Но нельзя отрицать, что оба они — и Мануил, и Иоанн — были люди искренние.
Что касается позднейшей деятельности митрополита Иоанна, у меня она вызывает некоторое чувство настороженности, т. к. за ней мне видится чья–то опытная рука, толкающая на необдуманные
.
Архиепископ Киприан (Зернов)
Архиепископ Киприан был человек очень одаренный, блестящий проповедник. Слушать его собирались со всей Москвы. Он даже немного бравировал своей способностью говорить на любую тему. Как–то раз зашел я к нему в храм помолиться. «Не знаю, о чем говорить, — сказал он мне, — Хоть вы дайте мне тему». Мне стало несколько досадно на его браваду, и я, чтобы отвязаться, небрежно бросил: «Откуда мне знать? Вон: за окном снег идет». А потом, когда я уже собрался уходить, слышу, он с амвона вещает: «Подобно тому, как снег белоснежным покровом покрывает землю…» — и далее о спасении души.
<200>
Митрополит Антоний Сурожский
С митрополитом Антонием мы в хорошей близкой дружбе уже около пятидесяти лет. Это человек духовно очень одаренный, прекрасно знающий смысл внутренней жизни. Он сын племянницы композитора Скрябина и русского дипломата, родился в Иране. Отец его был чрезвычайно интересным человеком, с высокой духовной напряженностью. Мать, опасаясь влияния отца на мальчика, ушла от мужа и поселилась с сыном во Франции. Но избегая одного мистического влияния, она, в силу своих семейных традиций, невольно подвергла его другому (ведь Скрябин тоже был человеком с мистическими «вывихами»). Таким образом, Андрей рос в безрелигиозной среде, и более того, считал себя убежденным атеистом. Кода ему было одиннадцать лет, он где–то услышал разговор о христианстве, о Евангелии, и вмешавшись, заявил, что, по его мнению, религия и Церковь — это все чепуха. Кто–то из взрослых сказал ему: «Слушай, ты все это отрицаешь, но ты сам–то хоть что–нибудь знаешь?» — «Нет, не знаю и знать не хочу!» — «Это неправильно, — ответили ему. — Если ты что–то отрицаешь, ты хотя бы должен знать, чт'o именно ты отрицаешь». Ему стало досадно, а надо сказать, что он всегда был очень самолюбив — до сих пор. Тогда он решил: «Пусть я это и не признаю, но вот, возьму и назло всем прочитаю Евангелие!» Придя домой, нашел на полке Библию, стал смотреть. Все книги показались ему слишком длинными, он выбрал самое коротенькое Евангелие — от Марка, — а взявшись читать, прочитал залпом и, закрыв книгу, подумал: «Какие же эти христиане сволочи, — это я говорю с его слов — что, имеют такую книгу, а живут не так, как в ней написано!» Так он впервые задумался над текстом Евангелия.
Потом он окончил школу, Лицей, Сорбонну. Это были 1939–1940 годы, начало Второй мировой войны. Молодой врач, он уходит в Сопротивление, во время одной из операций повреждает позвоночник — долгое время ходит в корсете (ему и сейчас трудно двигаться). Потом слушает лекции в Православном Богословском институте, становится священником. <201>Приезжает в Россию, встречается с Патриархом. Тогда мы с ним и познакомились, и вскоре подружились, перешли на «ты» (он первый это предложил в знак доверительных отношений). Помню, он был такой забавный и, если взять два его портрета — той поры и нынешней, — трудно поверить, что это один и тот же человек.
Потом его посылают в Англию, чтобы наладить там церковную жизнь. Там было много русских, но шел распад общины, которая таяла. Владыка Антоний ни слова не знал по–английски, хотя прекрасно, как родным языком, владел французским и немецким. Чтобы изучить язык, а заодно подготовиться к своей будущей работе, он стал читать по–английски Библию короля Георга. И вот, приехав в Англию, выйдя в Лондоне из поезда, обратился к первому встречному с вопросом: «Как мне пройти на Гарден–стрит, дом 15?» Прохожий в ужасе шарахнулся в другую сторону — вопрос на устаревшем английском звучал приблизительно как если бы у нас кто–то спросил: «Рцы ми, человече, камо гряду». Так, «на библейской основе», началась его работа. Вскоре его общине отдали маленькую, очень красивую англиканскую церковь, которая была преобразована в православную. Лет двенадцать тому назад они, накопив денег, выкупили ее. Владыка Антоний сначала жил в чуланчике при алтаре, сейчас, конечно, уже выстроен дом, в подчинении у митрополита Антония три епископа, один из них — выпускник Загорской семинарии, епископ Анатолий; большая, великолепно организованная епархия.
У
Сейчас он, правда, сам в такие походы уже не ходит, у него есть ассистенты. Но, как бы то ни было, в Лондоне митрополит Антоний — авторитет непререкаемый для всех, начиная от королевы и кончая хиппи.
Митрополит Леонитий (Бондарь)
С митрополитом Леонтием я познакомился очень давно, еще когда он приехал в Москву для возведения в сан архимандрита и сослужил Патриарху. Мы, иподьяконы, были поставлены в трудное положение: настолько крупной оказалась его голова, что для нее не нашлось митры подходящего размера. Это вызывало ситуации не очень удобные для него и забавные для нас: он не мог даже поясной поклон совершить, не придерживая митру рукой. Но, конечно, серьезности отношения к нему это не умаляло, тем более, что он был инспектором семинарии и для нас, юношей, естественно, являлся авторитетом весьма весомым. В дальнейшем архимандрит Леонтий бывал в Москве, но наши встречи происходили в обстановке богослужебных торжеств, и возможности поговорить обычно не было, — хотя тем для разговора было немало. Я, будучи начинающим преподавателем, всегда искал случая побеседовать с человеком, имеющим педагогический и научный опыт в нашей среде. Я слышал о нем, что он пользовался большой любовью студентов, но вместе с тем, — что над ним студенты любили подтрунивать, а зная его строгость, старались обезопасить себя от его присутствия на экзаменах, — вплоть до того, что присылали ему из другого города срочный вызов. Он ехал туда, обнаруживался розыгрыш, он возвращался, — но экзамен уже успевал миновать. Были и еще более трагикомические ситуации, но <203> о них я не считаю возможным вспоминать, поскольку нет деталей, особо украшающих эти воспоминания.
Тем не менее выпускники Минской семинарии у нас всегда были на хорошем счету и в этом была несомненная заслуга архимандрита Леонтия.
В годы его епископства наши встречи были еще более редкими. В архиерейской среде уважение к владыке Леонтию было безусловным. Последние годы он считался одним из старейших и мудрых русских иерархов. В его пользу говорит и такой эпизод: когда на Архиерейском Соборе, кажется 1991 г., обсуждался вопрос о том, что по достижении 75–летнего возраста архиереи должны подавать рапорт об увольнении их на покой, владыка Леонтий с тревогой спросил, сколько же осталось ему, поскольку возраст его был предельный, — тогда и председательствующий, и все присутствующие в один голос стали говорить, что это простая формальность, и митрополита Леонтия она ни коим образом не задевает.
5. Издательский отдел
Об издательском отделе Владыка вспоминал не очень много:
Редакционно–издательский отдел был первым из отделов Патриархии, созданных после встречи трех митрополитов со Сталиным осенью 1943 г. Уже тогда, осенью, был выпущен первый номер — сентябрьский — Журнала Московской Патриархии, давно ставший библиографической редкостью. Вслед за ним вышла маленькая книжка презентационного характера «Правда о религии в России», а потом — «Патриарх Сергий и его духовное наследство». Первым редактором был настоятель храма Николы в Кузнецах, о. Александр Смирнов.
Я был назначен на работу в Издательский отдел в начале 1963 г. Второго января я первый раз там появился и сразу же заболел. Вышел только через неделю, после Крещения. Первым моим делом было устройство «гадюшников». <204>Помещался отдел тогда в Новодевичьем монастыре, там, где сейчас крестильная. Это была одна большая комната — 84 квадратных метра — где все сидели и все время ругались. Уже в феврале я распорядился, чтобы комнату разделили фанерными перегородками на отсеки. Церковная Москва заговорила: «Питирим построил какие–то террариумы». Еще называли их «змеюшники» или более привычно — «гадюшники».