Русь залесская
Шрифт:
– Так их, вдругорядь не полезут!
А потом, когда ордынцы отхлынули, побывал Дюдко на архимандритском подворье и, узнав, что Алексий уехал из города, вернулся на стену, туда, где стояли оба брата Борисовичи и боярский сын Кузька.
Теперь нет в живых ни старшего Борисовича, ни долговязого Кузьки. Дьякон разгрёб снег, улёгся на бревенчатый настил. В желудке заурчало. Борисович заметил:
– Голодному всегда полдни.
– За голодного Бог заплатит, брат…
Пришла круглолицая молодка. В руках у неё узелок. Она развязала
– Ешьте.
Дьякон, кряхтя, уселся, поднял руки к небу и, пробасив:
– Взалкахся бо, и дасте ми ясти, - жадно набросился на еду.
Ели скоро, прихваливая кашу и хозяйку. Наконец вытерли ложки. Дьякон перекрестился, а Борисович, промолвив:
– Гречневая каша - матушка наша, а хлебец ржаной - отец наш родной, - спросил, обращаясь к молодке: - А знамо ли тебе, добрая душа, откуда греча на Руси? Нет? Тогда подсядь ко мне, и расскажу я тебе быль-небывальщину, какую у нас в Вологде сказывают.
Молодка бочком села.
– Жила да была у одного смерда дочь красоты дивной. Словом, как вот ты, девица.
– Молодка покраснела, отмахнулась, а торговый мужик всё так же невозмутимо продолжал: - Звали ту смердову дочь Крупеничка.
Однажды налетела на то село орда басурманская, схватила девицу и увела в неволю… Горько плакала Крупеничка.
Случилось, проходила ордой бабка-колдунья. Увидела она смердову дочь, пожалела да и оборотила её в гречневое зёрнышко. А Крупеничка и просит: «Отнеси меня, бабуся, в родные края, брось в землю».
Пришла старуха на Русь, кинула то гречневое зёрнышко в сыру землю, и начало зёрнышко расти. И выросла греча о семидесяти семи зёрен. Повеяли ветры со всех четырёх стопой, разнесли те семьдесят семь зёрен на семьдесят семь полей. Вот с той поры и расплодилась на Руси греча…
Раз за разом гулко забил за воротами таран.
– Не выстоят, - сказал дьякон, - проломят.
– Ой, что же тогда будет?
– всплеснула руками молодка.
Над ними пронеслось что-то тёмное. Упало рядом с глухим, шлёпающим звуком. Дьякон сплюнул со злостью:
– Вот ироды, дохлой кошкой из камнемёта…
В стороне ворот снова гулко ударил таран.
– Вишь, порок застукал, - указал кивком Борисович.
На стоявшую поблизости избу упал камень. С треском рухнула тесовая крыша, поднялся столб пыли и снега… За первым камнем прилетел второй, третий, и вскоре камни падали градом.
– Ненароком и пришибить могут.
– Дьякон поднялся.
– Ты бы шла, бабонька, от греха подальше.
Он не успел договорить, как большой камень просвистел над его головой, угодил в молодку…
– Вот тебе и принесла каши, - только и сказал побледневший Борисович.
Дьякон истово перекрестился:
– Прими, господи, душу её…
Со стороны посада раздалось многотысячное воинственное «кху!». Ордынцы полезли на приступ. Дьякон и Борисович стали на свои места. Мимо, подбадривая защитников, прошёл князь Александр:
– Не
Орда подступила к городу. На стены полетели на волосяных арканах крючья, ордынцы ставили лестницы, взбирались наверх.
Дюдко схватил валявшееся поблизости бревно, осторожно выглянул из-за стрельницы. За стеной показался сначала медный шелом ордынца, затем заросшее редкой щетиной лицо. Узенькие злые глаза глянули на дьякона. По коже у того подрал мороз.
– Осподи, помоги, - скороговоркой промолвил он и взмахнул бревном.
Ордынец закачался и, раскинув руки, скатился в ров. С каждым ударом дьякон приговаривал:
– Не води мя во искушение, избави мя от лукавого!
Сколько раз поднимал и опускал бревно Дюдко, он и счёт потерял.
День близился к концу, а орда не отходила, она лезла на приступ всё яростнее. Местами остроконечные ордынские шапки уже виднелись среди тверских треухов. Дрались на стенах. Вон Борисович, раскраснелся, шапку давно в драке потерял, приподнял ордынца в охапку да со стены его вниз. А рядом с князем молодой дружинник мечом налево и направо работает. Но рухнула стена, закрывающая ворота, и в проем, гикая и визжа, ворвалась конница.
Дьякон видел, как дрался князь, а рядом с ним торговый вологодский мужик Борисович. Потом Борисович упал. Больше дьякон уже ничего не видел…
Дюдко очнулся в полночь. Его тошнило, а в голове стоял пасхальный перезвон.
«Кабы не шапка, рассёк бы ирод голову», - подумал дьякон. Он полежал немного. Сквозь тучи виднелись редкие звёзды. Они то появлялись, то исчезали. Где-то в стороне громко лопотали и смеялись ордынцы.
«Тверь наша многострадальная… - думал дьякон, - И за что ты, господи, покарал нас, за какие грехи?»
Дюдко откинул руку, упёрся в чьё-то тело. «Кругом смерть, - подумал дьякон.
– Где-то тут и Борисович лежит…» Дюдко поднялся на четвереньки, пополз в ту сторону, где дрался торговый вологодский мужик. Возле каждого убитого останавливался, вглядывался в лица, узнавая знакомых, вздыхал тяжко:
– Ох-хо-хо! Прими, господи, душу его…
У самой стрельницы наткнулся на Борисовича. Тот лежал, раскинув в стороны руки. Дьякону показалось, что Борисович дышит. Он торопливо расстегнул шубу, припал к груди, чуть слышно прошептал:
– Нет, не жив удалец. И кто скажет дома про смерть твою?
Чу! Дьякону почудился чей-то стон. Он насторожился. Стон повторился совсем рядом. Дюдко пополз в ту сторону. Раненый сидел, прижавшись к стене.
– Жив, человече!
– обрадовался дьякон.
Из-за туч вынырнула луна, бледным светом озарила лицо раненого.
– Княже?
– удивился Дюдко.
– Ах ты, господи!
– Он засуетился, с трудом встал.
– Сейчас я, княже, отдышусь малость, помогу тебе.
Александр, медленно ворочая языком, спросил: