Русь залесская
Шрифт:
– Лука!
– обрадовался Данилка.
– Блудный ты человек, наконец-то воротился!
Лука вошёл в горницу, подсел к столу. Василиска подала вторую ложку, стала у печки.
– Сказывай, где пропадал?
– Ох, Данилка, всего не перескажешь. Довелось мне и в монашью одежду рядиться, и в полоне у князя Александра побывать, и с лесовиками знакомство свести. Да нынче снова, чует моё сердце, не миновать нам с тобой вскорости в Орду ехать.
Василиска ахнула, побледнела. Данилка спросил:
– Почему думаешь? Либо весть какую привёз?
Лука кивнул. Данилка
– Ну, давай есть, а то щи остынут.
Они ели молча. Лука украдкой поглядывал на печальную Василиску. Она стояла, сложив руки на груди, на длинных ресницах дрожали слезинки.
У Луки сжалось сердце. Он опустил голову, доел быстро, поднялся.
– Ну, я пойду, устал с дороги.
– Оставайся ночевать, - предложила Василиска, - всё одно бобылюешь.
– Женить бы тя надобно, Лука, - промолвил Данилка.
Лука усмехнулся.
– Нет уж, верно, не женюсь, бо нет по душе невесты.
Едва за ним закрылась дверь, как Василиска дала волю слезам. Данилка погладил её.
– Чего ты? Или впервой мне?
«Кто найдёт тропинку к сердцу Кутлуг-Темира, тот придёт к сердцу хана», - говорили в Орде.
Затерялась та тропинка, и не каждому её сыскать. Но Иван Данилович не раз хаживал ею. Золото и драгоценные камни светили ему в пути. Устилал великий князь московский ту тропинку лестью и голубыми песцами, и за то своим был Калита у Кутлуг-Темира.
Вот и на сей раз, приехав в Орду, Иван Данилович явился с подарками к ханскому любимцу.
Кутлуг-Темир напоминает Калите барса: походка у него мягкая, крадущаяся, голос сладкий, мурлыкающий, а зубы острые, того и гляди, вопьются в горло.
Обложившись подушками, он сидит на ковре. Перед ним блюдо с нашпигованными чесноком кусками баранины, пиала с каймаком. Подсучив рукава шёлкового халата, Кутлуг-Темир взял шампур с дымящимся мясом, насмешливо проронил:
– Ешь, конязь, урусы говорят: «Во чреве полно, голове спокойно».
Он хрипло рассмеялся. Сидевший напротив Калита с улыбкой ответил:
– А ещё у нас на Руси глаголют: «Не во чреве ум, а в голове». Тем и велик ты, нойон Кутлуг-Темир. Твоя слава подобна славе осударя хана Узбека.
Кутлуг-Темир оборвал смех, впился глазами-щёлками в русского князя.
Калита выдержал взгляд. Бескровные губы Кутлуг-Темира растянулись в улыбке.
– Хитёр ты, конязь Иван, и мысли у тебя, что дзеран в степи. Вижу, думаешь одно, говоришь другое… Днём подарки зрел, что привёз ты мне. Якши подарки! Говори, о чём просить станешь?
– Управы на князя Александра искать пришёл. Полки московские и сами с ним совладали б, да не хочу прослыть осударевым ослушником. В Тверь-то с ярлыком Александр воротился. Пошто к нему осударь милостив? Александр не только Москве, но и Орде недруг на вечные времена. О том нынешние дела его глаголют.
Кутлуг-Темир насторожился:
– В чём ныне вина Александра?
Калита прищурился:
– Ведомо мне стало, что Александр, в Орду направляясь с повинной, заездом в Смоленске был. И князя
– Если слова твои правда, - прошипел Кутлуг-Темир, - то пусть с ним поступят по закону Яссы. А знаешь ли ты, конязь Иван, этот мудрый закон, что оставил нам священный воитель?
– Он хрипло рассмеялся.
– Худые и недостойные рабы тверской и смоленский накормят своими телами степных шакалов.
– Кутлуг-Темир вскочил.
Калита тоже поднялся, размял затёкшие ноги. Мелькнула мысль: «Сколь раз приходится сидеть по-татарски, а всё не привыкну».
Провожаемый настороженным взглядом, Иван Данилович покинул дворец ханского любимца. На улице его дожидались Данилка и Лука, они молча двинулись вслед за князем. Калита шёл по затихшему ночному Сараю и думал, что не напрасно отдано столько золота Кутлуг-Темиру. Хитрые сети может плести он вокруг хана, и хорошо, когда эти сети в руках у него, великого князя московского…
Боярин Колыванов с высоты мостика-перехода наблюдал, как у фонтана мирно беседуют тверские и московские воины. Вот двор пересекли два купца из какой- то далёкой восточной страны. Из каморы напротив выглянул католический монах из венецианского посольства. Недобро взглянув на русского боярина, накинул на голову капюшон, снова скрылся в каморе.
Колыванов продолжал следить за тем, что делается у фонтана.
Московский десятник, скинув шелом и подставив беловолосую голову нетёплому октябрьскому солнцу, о чём-то живо рассказывал окружающим его воинам. Боярин узнал этого молодого десятника. Это он приезжал во Псков послом от боярина Плещеева и дерзко вёл себя. «Спасся тогда от смерти», - подумал Колыванов.
Его злило и то, что тверичи стояли вместе с московскими, и то, что им было весело.
«Им всё ничто, - вертелось на уме у боярина, - а тут не до веселья… Видно, крепко оговорил Калита Александра, коли хан с такой поспешностью призвал его к себе. Только бы живыми отсюда выбраться… А ведь говорил, советовал Александру не ехать в Орду… Княжил бы себе во Пскове, так нет, Тверь ему подавай!… Эх, кабы не стало старого лиса Калиты, и хана легче было бы провести… Заманить бы Ивана хитростью, когда из Орды будет возвращаться, дружину его малую перебить, над самим вдоволь наглумиться, смерти предать… Эх, - вздохнул Колыванов, - несбыточно сие».
Блуждающий взгляд боярина остановился на стоявшем поодаль тверском воине. Когда-то это был вольный смерд, живший на его боярской земле. Потом взял он у Колыванова коня, чтоб обработать свою землю. Боярский тиун знал, что делал. Наделил больным конём, тот пал у смерда на пашне. С той поры не отработать смерду долга, и стал он закупом.
Был новый закуп нелюдим и от природы скрытный. За то и приглянулся он Колыванову. Взял его боярин к себе в дружину.
Колыванов глядел на воина сначала просто так. Неожиданно в голову пришла мысль, что этот закуп, чтобы избавиться от долга и обрести волю, пойдёт на все.