Русь. Том I

Романов Пантелеймон Сергеевич

Валентин велел Ларьке остановиться и стал смотреть на богомолье, не снимая шляпы. Ларька, оглянувшись на него, нерешительно снял свою кучерскую шапку с павлиньими перьями.

— Люблю крестные ходы в поле, — сказал Валентин, внимательно и с интересом следя за молебствием.

Стоявшие сзади священника владельцы кочковатого луга, — бабы, мужики в поддевках с зелеными и красными подпоясками, — не обращая внимания на остановившихся в колясках господ, крестились, кланялись, встряхивая волосами, и поглядывали на луг и на рожь, о которых молились.

— Я с удовольствием

бы сделался скромным деревенским священником, — сказал Валентин. — Жить в глухой деревушке со старенькой деревянной церковью, с тихим кладбищем, ходить в поле по ржи с крестным ходом, — хорошо…

— Каждый год молятся, а все, знать, не потрафляют, беда, — сказал Ларька, покачав сам с собой головой. И вдруг без всякого предупреждения выхватил кнут и начал нахлестывать им лошадей.

Экипаж рвануло прыжком, и он, встряхиваясь и подскакивая на толчках, понесся по дороге среди тучи поднятой пыли и мелькающих придорожных ракит.

— Стой, стой, Ларька, — крикнул Валентин, — вон, направо хороша дорожка пошла: рожь и березки.

Ларька, завалившись назад и передернув вожжи в задранных кверху мордах лошадей, повернул на указанную дорогу.

— Хороша дорога. Вот когда мы наконец выбрались на настоящий простор, — сказал Валентин, — никаких границ…

— Куда же вы поехали? — крикнул сзади Петруша.

— Сами не знаем, — ответил ему Валентин. — Ну-ка, Ларька!..

XXXIV

Пристяжные, угнув головы в сторону от коренника, как бешеные неслись меж двух стен ржи с сливающейся стеной колосьев и мелькающими в ней васильками.

Гладенькая дорожка, что бывает во ржи, где ходят пешеходы, шла под уклон, и скоро за сплошным морем ржи, мелькая, показались верхушки кудрявых ракит и сверкнул предвечерним блеском крест деревенской колокольни.

Жара уже начала спадать. Было то время, когда тени начинают удлиняться, даль полей теряет свой мглистый, знойный оттенок, становится прозрачной и приобретает мягкий предвечерний тон, который разливается над всей окрестностью с ее густо заросшими хлебами, дорогами и деревнями.

Вода в реке перестает утомительно блестеть и сверкать и принимает вид спокойной и прозрачной глади. А стекла в церковном куполе издали отливают ярким предвечерним золотом.

— Куда заехали? — спросил Валентин у Ларьки, когда коляска изо ржи вылетела на открывшийся простор широкой дороги перед селом, окопанной старой канавой по сторонам.

Ларька, придержав лошадей, ответил не сразу. Он зачем-то оглянулся назад, как бы сверяясь с той дорогой, по которой они ехали, потом посмотрел кругом и только тогда сказал:

— Это вроде как усадьба сомовских господ.

Митрофан, не знавший, почему остановились, тоже осматривался кругом, сидя на козлах.

— Ну, вот видишь, — сказал Валентин, повернувшись к Митеньке, — дорога все-таки привела.

— Да, но куда привела? Ведь ехали-то мы к Владимиру?

— Она и отсюда к Владимиру приведет, — сказал Валентин.

— Поехали по приходу… Что ж, ты к Сомовым будешь заезжать?

— Если ты хочешь, чтобы мы кончили

поскорее дело, тогда нечего бояться заехать лишний раз, — сказал Валентин.

— Да ведь, насколько я слышал, у них очень тяжелое положение и со своим-то имением.

— Ну, как-нибудь устроятся. Одним имением больше или меньше, — это уж не так важно.

— Так что, ты думаешь, они могут купить?

— Могут, — сказал Валентин.

И тройки повернули в ворота сомовской усадьбы.

XXXV

Старинный отрадненский дом Сомовых был всегда сборным пунктом молодежи.

Каждое лето приезжали барышни, знакомые и малознакомые студенты, которые часто по целым неделям жили, обитая в нижних комнатах для гостей. Пили по утрам на террасе кофе, поедая огромные количества сыру, масла, которые ставились всегда без всяких соображений о том, что студенты, да еще чужие, могли бы обойтись и без сыра.

И никому в голову не приходило спросить, почему тот или другой молодой человек живет у них. А если и приходило, то решали, что, значит, ему негде жить или хуже жить в другом месте, чем у них. И всегда для всех находилось место. Всякого гостя, самого случайного, оставляли обедать, потом ужинать и ночевать.

Заботилась, суетилась и хлопотала за всех одна только Софья Александровна. Проворная, с маленькими руками и вечным беспокойством, она то и дело бегала сама в сад, в молочную, в скотную и, поймав иногда какого-нибудь гостя, который от нечего делать пересматривал на террасе журналы, она, подсев к нему, возбужденно и долго говорила о трудности жизни, о долгах, замолкая всякий раз, когда проходил мимо кто-нибудь из детей. Причем во время разговора, по своей привычке, смотрела то на гостя, то в стену мимо его головы.

У Сомовых пили вечерний чай на нижней террасе, когда приехал Валентин с приятелями.

Терраса была обращена в сторону площадки с цветниками, где по сторонам усыпанной песком дорожки возвышались клумбы пионов и роз.

Солнце уже сошло с цветников, и на них легла от парка длинная вечерняя тень. И только на террасу еще доходили лучи и переливались на чайной посуде и кипящем самоваре.

Софья Александровна радушно встретила Валентина, которого не видела со времени бала у Левашевых, и несколько испуганно посмотрела на Петрушу, который вошел с красным заспанным лицом и взъерошенными волосами, так как он спал всю дорогу и трясся в надвинувшемся на глаза картузе.

Валентин сейчас же его представил хозяйке и другим дамам в качестве своего близкого друга.

— Петруша, поздоровайся, — сказал он, отступая на шаг и давая ему дорогу. — Знаток сельского хозяйства, — прибавил он.

На предложение Софьи Александровны выпить чаю, Валентин сказал, что они заехали по делу и всего на несколько минут. А когда она, занимая гостей, стала им жаловаться на хозяйственные дела, Валентин предложил ей посоветоваться с Петрушей, который будто бы мог сразу поставить все на истинный путь. И, оставив Петрушу с хозяйкой, спустился в цветник к молодежи. Митенька пошел за ним.