Русь. Том I
Шрифт:
Когда выяснилось, что взносов не нужно никаких, а Общество разрешено законом, лицо Житникова стало опять спокойно и ласково. Он заговорил об урожае, о делах.
Митенька Воейков слушал, что говорит Житников, смотрел на его седую окладистую бороду, красное лицо и странно черные густые брови, сам отвечал ему, но никак не мог победить напавшей на него нерешительности и сказать, что ему нужны деньги.
Житников уже кончил об урожае, он с минуту, ласково улыбаясь, смотрел гостю в лицо, поглаживая свои колени, очевидно ожидая, что гость что-нибудь скажет или уйдет. Но Митенька Воейков чувствовал, что не может сдвинуться с мертвой точки.
— Это у вас с Афона? — спросил он про божественную картину в святом углу.
Житников, взявшись толстыми руками за ручки кресла, поспешно повернулся по указанному направлению, как бы готовясь пойти и снять картину, в случае если бы гость пожелал рассмотреть ее поближе. И сказал с почтительной поспешностью:
— С Афона-с…
— А эта фотография — ваша?
— Да-с, это давнишняя. Когда еще в городе жили, — сказал Житников с виноватой улыбкой, говоря о карточках, как о баловстве.
— Весна хорошая, — сказал Митенька.
— Хорошая-с! — торопливо, почтительно и серьезно согласился Житников.
— Вот, может быть, и лето хорошее будет.
— Давай бог, — сказал Житников еще серьезнее, как о предмете, заслуживающем совсем другого отношения.
Минута прошла в молчании.
— Конечно, важно еще, какая осень будет, — сказал Митенька, чувствуя, что он потерял руль и его несет неизвестно куда неведомая сила.
— Совершенно верно! — с той же поспешностью согласился Житников. Оставалось только высказать предположение о зиме, но Митенька сам вдруг почувствовал, что это будет слишком. И вдруг, точно бросаясь в холодную воду, весь покраснев, сказал, что, между прочим, ему нужно срочно сто рублей, а у него все крупные деньги. О крупных деньгах сказалось как-то само собой. Он не думал, что он это скажет.
— Разменять прикажете? — сказал с еще большей поспешностью и почтительностью Житников.
— …Нет, я не захватил с собой… — сказал Митенька, чувствуя, как у него под волосами становится горячо. — Вы мне дайте сейчас, а я как приду домой, так пришлю с Митрофаном… или вечером сам…
Житников выслушал, молча встал и ушел в соседнюю комнату. В запертой комнате кто-то опять заворочался и еще более сердито заворчал. Житников молча принес деньги и подал гостю пачку красненьких бумажек.
— Перечтите-с, — сказал он уже серьезно и без ласковой почтительности, когда Митенька хотел было, не считая, сунуть деньги в карман.
— Я вам сегодня же пришлю… самое позднее — завтра утром, — сказал Митенька, сам не зная, почему он это сказал, так как было очевидно, что он не сможет вернуть их так скоро.
Мучительнее всего для него, как для человека высшей ступени сознания, было видеть, как Житников так же почтительно, но уже совершенно молча проводил его до двери.
Утешение было только в том, что мнение людей с низшей формой сознания не должно было иметь для него никакого значения.
— А кроме того, — сказал себе Митенька, — с началом новой жизни у меня и в этом отношении все раз навсегда переме…
Но последнее слово замерло у него на губах, когда он подошел к воротам своей усадьбы и взглянул во двор.
XVIII
Митрофан, почувствовав свою вину, постарался загладить ее, приложив к делу двойную энергию, и в четверть часа согнал всех мужиков в усадьбу, сказав им, что барин
Мужики сверх ожидания собрались все необыкновенно быстро, даже те, которых и не звали, потому что чувствовали за собой грехи. И каждый думал, что другие не пойдут, — потому что дружно сговорились не ходить, если будут звать, — а он один придет, и барин простит его за покорность. Поэтому чем больше приходило народу, тем с большей досадой пришедшие раньше думали: «Вот окаянные-то, все приперли, спасибо, что я пошел, а то понадеялся бы на них и свалял бы дурака, остался бы один дома, когда вся деревня тут. Вот тут и понадейся так-то на них, что не выдадут».
Мужики, собравшись, сначала некоторое время стояли полукругом перед балконом, ожидая, что сейчас стеклянная дверь раскроется и выйдет хозяин. Все были молчаливы и недовольны. Но недовольство, очевидно, относилось не к помещику, призвавшему их, конечно, не для приятной беседы, а к тем членам общества, благодаря которым они очутились здесь.
Простояли полчаса. Никто не выходил. Мужики стали присаживаться, кто на ступеньки, кто на чурбачок, кто прямо на траву.
Иван Никитич, как аккуратный человек, скромно сидел в сторонке, курил трубочку и не высказывал никаких мнений, так как со всеми помещиками был в хороших отношениях, как с сильными и нужными людьми. И поэтому, когда приходил в усадьбу вместе с мужиками по поводу какой-нибудь провинности, то всегда молча садился в стороне, чтобы сразу было видно, что руку мужиков он не держит, а если и пришел вместе с ними, то только потому, что все-таки он член общества и его отсутствие здесь могло бы быть дурно истолковано его односельчанами.
Подождали еще немного и пошли спрашивать Митрофана.
— Ай еще не выходил? — спросил удивленно Митрофан.
— Не видать, — сказали мужики.
— Должен сейчас выйти. Пойду посмотрю.
Он вошел в дом, но сейчас же вернулся.
— Что за оказия! Он сейчас только тут был на дворе.
Мужики оглянулись кругом по двору.
— А сердитый был? — спросил староста.
— Да, ничего себе… — сказал Митрофан. — Телята свои подвернулись под руку, так, батюшки мои, сколько крику было.
— На чем бы злость ни сорвать, только б душу отвести, — сказал кто-то.
— То-то вот, сидели бы посмирней, вот бы и не звал никто.
— Давно дюже в гостях не были, — сказал Сенька.
— Может, еще не выйдет.
— Сам позвал, да не выйдет, чай, у человека голова на плечах, а не лукошко.
— Значит, задержался, зря не стал бы народ томить, — сказал Федор после некоторого молчания, как всегда стараясь найти какое-нибудь оправдание факта, минуя вину самого человека.
— Небось пилюлю готовит, — сказал Андрей Горюн, — они все так-то, держит, держит народ, а потом и подвезет. Нас уж кто только не обувал.
— Пилюлю, говорят, готовит, — сказал тихо маленький Афоня, повернувшись к своему приятелю, длинному молчаливому Сидору, который выслушал это молча, медленно моргая глазами.
Фома Коротенький с палочкой ходил около дома и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывал в окна.
— Ничего не видать, — сказал он шепотом, повернувшись к тем, кто смотрел на него.
Все недовольно молчали. Митрофан стоял около кухни (обычное местопребывание его в свободное время), курил трубку и, сплевывая, оглядывался иногда по двору и к воротам, отслоняясь спиной от притолоки, и даже пожимал иногда плечами. Это становилось странным.