Русь. Том I
Шрифт:
— Да, милый, — сказал тот, улыбаясь и придерживая от ветра котелок.
— И не пьешь?
— Представь, нет. Четыре года прожил, пора отвыкнуть. Красное с водой иногда пью.
— Ну, зайдем, хоть красного с водой выпьешь, — сказал Валентин.
— А к поезду мы не опоздаем? — спросил Митенька.
— К этому опоздаем — к следующему попадем, — сказал Валентин. — Когда меняешь всю жизнь, какое значение может иметь то, с каким поездом ты поедешь?
— Много не опоздаете, — заметил жених, — потому что в семь часов у меня венчание,
Пришли в гостиницу. Жених спросил себе красного с водой, а Валентин коньяку и портвейна. И стали вспоминать Москву с ее широкой и вольной жизнью.
— Что ты все с водой-то пьешь? — сказал Валентин.
Жених с сомнением посмотрел на бутылку и сказал:
— Правда, до венчания еще далеко, а красное и так безобидная вещь. — Потом решил попробовать коньяку. — В честь твоего отъезда, Валентин. А то, может быть, никогда и не встретимся. Да, добился я, брат, своего. Будет свой домашний очаг, семейная жизнь и полное довольство, потому что, ты сам посуди, адвокатов таких, как я, с заграничным образованием здесь нет, значит — конкуренции не будет. Что мне еще нужно?
— Да, тебе больше ничего не нужно, — отвечал Валентин.
Через час жених, ткнувшись ничком, спал уже мертвым сном на диване. И сколько Митенька, беспокоившийся за его судьбу, ни раскачивал его, тот только мычал.
— Пусть спит, — сказал Валентин. — Женится ли он сегодня или завтра, — разве не все равно? Может быть, для него сегодняшний день так хорош, что он будет вспоминать о нем целую жизнь.
И вот в этом случае сказалась вся сила убедительности Валентина, с какой он действовал на людей. Когда жених проснулся и увидел, что уже время не семь часов, а целых десять, то он сначала пришел в отчаяние, рвал на себе волосы и говорил, что все пропало.
Валентин сказал на это:
— Успеешь и завтра жениться.
— Да, но скандал-то какой!
— Если через тысячу лет ты уже в ином существовании посмотришь с какой-нибудь планеты на землю и вспомнишь об этом случае, то он покажется тебе просто смешным, — сказал Валентин. — И от невесты твоей не останется тогда даже и костей. А лучше пошли им сказать, что ты заболел, венчаться будешь завтра в это же время, а сами сейчас поедем тут в одно местечко. Там дают хороший сыр и омары.
Дело кончилось тем, что жених с отчаяния поехал в то местечко, где давали хороший сыр и омары.
Результатом всего этого было то, что все еще помнили, что они добрались до местечка с хорошим сыром и омарами, а что было дальше этого — никто не помнил. Только как в тумане на секунду где-то на улице мелькнул перед ними образ Владимира, очевидно почувствовавшего себя уже в межпланетном пространстве, так как он потрясал последними деньгами.
Наутро Валентин с Митенькой проснулись у себя в номере. Каким чудом очутились они здесь, было совершенно неизвестно.
Жених приплелся к ним часа в два дня, в чужом суконном картузе, рваных штанах и в больничной рубашке, у которой на спине было написано: № 17.
Его
Валентин сказал, что это совершенно все равно, такая ли сорочка или иная, и прибавил:
— Мы должны были бы сейчас подъезжать к Самаре, а мы еще здесь — что же из этого? Ведь жизнь не прекратилась? И если бы даже и прекратилась, мы перешли бы просто в другое существование, а это только любопытно.
— Да, это верно, — согласился после некоторого молчания жених и уже сам попросил промочить себе горло. — Жажда очень мучит, — сказал он виновато.
Мочил он его до четырех часов, когда Валентин вдруг вспомнил, что жениху надо ехать к венцу. На него иногда, в противоположность обычному безразличию ко всему, находила некстати заботливость, в особенности если дело касалось устроения приятелей. Тут он, сам же накачавший дело до беды, проявлял исключительное упорство в преодолении препятствий.
И кончил тем, что устроил жениха, обрядив его в свой, напомерно длинный для несчастного фрак, поставил на ноги, надел картуз и сам отвез его в церковь, где был шафером, стоя в своем уральском кожаном костюме сзади жениха и нетвердой рукой держа тяжелый венец, который все опускался вместе с тяжестью руки Валентина на голову врачующегося и придавливал его, пригибая ему колена.
Валентин в одном случае оказался прав: жених о дне своего венчания вспоминал потом всю жизнь.
Когда все эти дела были окончены, то оказалось, что взятые с собой деньги вышли вплоть до того, что нечем был заплатить по счету в гостинице.
— Оно, пожалуй, хорошо, что мы случайно немного задержались, — сказал Валентин Митеньке Воейкову, — по крайней мере, мы теперь продадим твое имение. Я все устрою, и Владимир нам поможет. Мы съездим к нему, если я сам не продам, — и тогда уже спокойно поедем. А то ведь ты уехал, бросив все на произвол судьбы. Так не годится.
— Это действительно хорошо, — воскликнул, встрепенувшись, Митенька, почувствовав вдруг облегчение, как это всегда бывало с ним, когда неожиданно откладывалось на неопределенный срок что-нибудь решительное. — А как ты думаешь, скоро мы его продадим?
— Скоро, — отвечал Валентин.
И в этот день они встретились с Авениром.
VI
Когда Митя Воейков возвращался на свое старое пепелище, покинутое было им навсегда, он думал о том, как удивится и обрадуется Митрофан, неожиданно увидев его живым и невредимым.
Но он несколько ошибся.
Митрофан, увидев хозяина, не удивился и не вскинулся к нему навстречу, а подошел с самым обыденным вопросом, в то время как барин искренно обрадовался, увидев знакомую распоясанную фланелевую рубаху Митрофана.