Русь. Том II
Шрифт:
Через минуту появился военный в сюртуке сине-зелёного цвета с полицейскими погонами, похожий на станового пристава. Он был вежлив, угодлив и с первого же слова генерала понял свою роль.
Он действительно оказался становым, эвакуировавшимся из западной Польши после её занятия германскими войсками.
Митеньку на машине доставили на вокзал. Его провожали усатый военный и болезненный уполномоченный, а становой, соскочив на ходу из автомобиля перед вокзалом, вскоре явился с билетами первого класса. Митенька стоял на площадке со своим адъютантом, с тайным
Митенька понял, что эти погоны, при наличии адъютанта, будут производить ещё больший эффект.
Он оценил в дороге своего спутника. Обычно, подъехав к учреждению, становой просил Митеньку подождать в машине, соскакивал, придерживая шашку, и Митенька слышал, как тот, вбежав в учреждение, испуганным шёпотом произносил:
— Из центра!..
И люди торжественно встречали Митеньку и были готовы предупредить каждое его желание или доставить какое-нибудь развлечение, чтобы дать возможность ему отдохнуть от утомительной службы.
Митенька немного боялся, что при объезде учреждений на фронте он попадёт под обстрел, будет видеть раненых, кровь… Но ничего этого не случилось. Он видел изредка только ряды колючей заржавевшей проволоки, какие-то занесённые снегом канавы, оказавшиеся, по словам станового, старыми окопами.
Его поражало обилие учреждений. Заведующими этих учреждений были большею частью, как выяснилось, раненые офицеры, очевидно, прошедшие успешное лечение; на их упитанных лицах не осталось никаких следов пережитых страданий. Кроме офицеров, местные помещики — поляки призывного возраста. Заведующие имели большей частью здоровый, холёный вид, ходили в коротких, офицерского покроя, венгерках с выпушками на груди и с разрезом сзади и с неизбежным стеком в руке.
И куда бы Митенька ни приезжал, его встречали с ещё большим почтением, чем у особоуполномоченного. Очевидно, молва уже разнесла о нём весть по всем этим учреждениям.
Митеньку везде угощали зернистой икрой, превосходным сыром, вином, в особенности в учреждениях, специальной целью которых было питание жертв войны. Самих жертв войны Митеньке всё не удавалось видеть. То он приезжал слишком поздно, когда пайки или обеды были уже выданы, то слишком рано, так что долго нужно было дожидаться.
Только один раз он видел каких-то полунищего вида людей, которые с котелками и жестяными кружками уныло стояли перед дощатым ларьком, из раскрытого прилавка которого высовывалась длинная деревянная ложка, похожая на черпак, и выливала в подставленный котелок жертвы светло-серого вида жидкость.
Уход за больными в больницах, по-видимому, был хороший, о чём можно было судить по количеству больных и обслуживающего персонала. В одной больнице было семь человек больных, а персонала девятнадцать человек.
Однажды в сумерках, когда они ехали, обгоняя по дороге обозы, сопровождаемые солдатами в башлыках, спутник
— Сейчас мы приедем в наш большой лазарет, там можно будет хорошо закусить и повеселиться.
Проголодавшийся Митенька обрадовался этому сообщению, и особенно потому, что там можно будет повеселиться. Он все время ждал возможности какого-нибудь романтического приключения, какой-нибудь встречи. Но ему, конечно, и в голову не могла прийти мысль о том, какая встреча его ожидает.
Уже вечером подъехали к какой-то деревне, половина которой представляла собой давнее пожарище с торчащими из снега обгорелыми трубами. Потом проехали по длинной, почти пустой улице. Вдали показались деревья парка и какие-то строения. Оказалось, что в оставленной польской усадьбе стоял лазарет организации.
После обычного таинственного восклицания станового: «Из центра!..» — последовал обычный осмотр, причём Митенька, настроившись на романтический лад, больше смотрел на сестёр, чем на раненых, лежавших в большом зале помещичьего дома.
Сёстры были двух родов: одни — с постными, сухими лицами, озабоченные состоянием своего лазарета и тем впечатлением, какое он произведёт на приезжее начальство. Они в своих белых косынках следовали в хвосте обхода или останавливались у постели раненого, чтобы наскоро поправить одеяло, убрать не на месте валявшееся полотенце. Потом так же озабоченно бежали догонять обход.
Эти сёстры были большею частью некрасивы, по-домашнему одеты.
Другие были совсем иного вида — полногрудые, с быстрыми глазами, они не следили тревожно за направлением взгляда приезжих, производивших осмотр, а искали случая встретиться глазами с самими приезжими.
У этих фартучки были свежевыглаженные, со складочками. Кресты на груди из пунцового атласа, и на висках выпущены из-под косынки подвитые локоны. А губы были заметно накрашены, и щёки хранили следы пудры.
Митенька иногда останавливался перед раненым, чувствуя, что неловко обходить молча, и пробовал заговорить, и обычно ограничивался вопросами, давно установленными всякими высокими лицами, обходящими лазареты: «откуда раненый родом, где был ранен и сколько времени находится на излечении».
Причём его окружал во время такой беседы персонал учреждения и с каким-то напряжением смотрел на раненого, точно боясь, что он по своей неопытности или невежеству скажет что-нибудь не так.
Становой узнал, что в честь приезжего гостя будет устроен большой ужин, и сообщил Митеньке.
Ужин был приготовлен во флигеле, где жили сёстры.
Митенька уже наметил себе одну — пышную блондинку в белой косынке с очень бледным лицом, но с ярко подведёнными губами. Она как раз попалась навстречу в коридоре и, потупившись, несколько прижалась спиной к стене, чтобы дать дорогу начальству. Но при этом успела остановить на Митеньке продолжительный и многоговорящий взгляд, благодаря чему он прошёл мимо неё гораздо ближе, чем это нужно было при значительной ширине коридора. Она заметила это и ещё раз подняла на него глаза.