Русалия
Шрифт:
Ты садись-ка, красна девица,
Поплотнее со мной рядышком,
Чтобы век-то нам не маяться,
А проживши не спокаяться…
Но разве то были поцелуи? Разве могли они охмелить Святослава? Разве могли напугать Предславу? Немало прошло времени, прежде чем из поварни принесли серебряные блюда с жареными тетеревами, обложенными солеными сливами, вишнями, прочими плодами, и первая баба, различившая сей знак, не оповестила собрание визгливым похотливым выкриком:
– Тетера на стол прилетела, - молодая спать захотела!
Тут в слитном гаме стали поднимать молодых из-за стола да отправлять из столовой избы в отдельные
– Не сам по себе пусть будет дорог тебе Святоша, - обратился он к девушке, - но во имя Рода, души нашей, пусть будет дорог он тебе.
– Не ради жены да будет дорога тебе Предслава, - заглянул он в глаза Святославу, - но прежде всего ради души. И детей вам пошлет Род, чтобы вы лишний раз вспоминали его. Ведь даже даровитый человек, если забывает Того, Кто выше высшего, перестает быть князем, перестает быть волхвом, а превращается в маленькое существо.
Святославовы покои, как и все основные строения на княжьем дворе, соединенные сенями или крытыми переходами с остальными, помещались вовсе не рядом со столовой, однако шум гульбы, добиравшийся и сюда, был столь отчетлив, что можно было разобрать каждое слово визговатой плясовой песни, густо оснащенной исступленными покриками.
Зелен хмель расцветает,
Малина да поспевает,
Зелен хмель – то Святослав,
Малина – Предславушка;
Им люди дивилися,
Что хороши уродилися;
Ой, хорош Свет-Святослав,
Хороша Предславушка,
Хороша Рулавна.
Середина горницы была странно застелена необмолоченными хлебными снопами, поверх снопов лежала перина, а на нее было наброшено широкое кунье одеяло. Под ногами скрипели осыпавшиеся зерна. Из всех углов смотрели красные рябиновые кисти, и взгляды их казались какими-то жалкими вне светоносного неба и снега. Едва покачивая лепестками пламени, горели только что кем-то зажженные свечи. Пахло сушеными травами, медом и хлебом. Лишь только Святослав развязал рушник, соединявший его с Предславой, как та тут же порхнула от него на лавку.
– Мне почему-то совсем спать и не хочется, - беззаботно защебетала девица, однако щебет тот вышел каким-то сдавленным.
– Не хочешь, так не будем, - сказал князь, падая навзничь на чудотворное хрусткое ложе и с наслаждением отрывая частью вместе с серебряными пуговицами унизанный жемчугом пристяжной воротник, - только я все же разболокусь, а то день-деньской в этих смешных нарядах… Зачем только люди таких несуразностей напридумывали?
И колючее молчание завладело горницей.
– Свеча трещит - к морозу, - выдавила из себя Слава и тут же прокашлялась.
Лишь тень визгливой песни за тишиной.
– Послушай… - Святослав вскочил на ноги.
Он сделал два или три шага к лавке, на которой замерла Предслава, да вдруг левая нога его поехала по рассыпаному зерну, он попытался удержать равновесие,
– Святослав… Святоша! – точно Сирин – полуптица-полудева взмахнула широкими рукавами красного свадебного покрова Предслава, спорхнула с насеста, бросилась к недвижимому своему князю.
– Что ты! Что ты! – вовсе не задумываясь над своими действиями, будто кто другой руководил ими, кудакала Слава, развязывая мужнину опояску, оглаживая голову его, щеки, и все целуя, целуя и в щеки, и в губы, и в обнажившуюся грудь, и в широкий лоб.
– Сейчас. Сейчас.
Она кинулась стаскивать со Святославовых ног новенькие чермные сапоги, такие громадные в ее маленьких узких ладошках. Дело оказалось не слишком простым, но с третьей попытки ей все же удалось осуществить свои намерения. Однако и это не помогло.
– Ну очувствуйся. Не пугай меня, - заклинала Предслава, вновь целуя окаменевшее лицо.
И тут только что безвольно разметанные по полу руки железным замком сомкнулись за ее спиной, прижав крепко-накрепко к широкой выпуклой груди Святослава. Он продолжал лежать навзничь, но красивый рот его теперь расползся в счастливой улыбке едва ли не до самых ушей.
– Так ты надо мной подшутил! – пискнула пойманная в силок Предслава.
– Тишь-тищь-тишь… - ласково зашипел на нее Святослав, чуть сдавливая объятия.
Затем осторожно перекатил ее на пол, поднялся, подхватил на руки, перенес, на кунью полсть положил, сам рядом опустился, припал раскаленными губами к вырезному розовому ушку с золотой сережкой, усыпанной искрами 4701, прошептал:
– Как отрадна мне была твоя забота! А теперь я о тебе позабочусь… ……………………………….
.………………………………………………………………………………………………………………..
……………………………………………………………………………………………………………………
Н
а следующий день свадебному торжеству должно было продолжиться. Но лишь только князь поутру вышел из мыльни, как вдруг на двор прибыли неожиданные гости с непростыми хлопотами. То были четверо киевских мастеровых, нескладных, в мешковатых овчинных и заячьих тулупах, все какие-то странно всклокоченные. Может, Святослав и не торопился бы отстраниться от проживания иных забот, если бы вдруг его внимание не призвал откуда ни возьмись зазвучавший с утра на дворе беспокойный голос Свенельда, а затем и покрики сотника старой дружины, тоже из мурманов 4711, ради успеха своих торговых затей принявшего чужую веру и даже сменившего родное имя Сигурд на еврейское – Зоровавель.
– Что там сталось? – набросив на плечи обычную свою рыжебурую росомашью шубу вышел во двор Святослав, крикнул Свенельду.
– Ничего, ничего! – на бегу откликнулся тот. – Не такое дело, чтобы тебе молодую жену оставлять.
Но он, видимо, решил все же лишний раз опрометчивым небрежением не гневить легко воспламеняемое молодое сердце князя, остановился, добавил:
– Конечно, никто твоего княжеского права умалять не станет. Если хочешь, идем сейчас же. Просто, я так разумел… Ладно уже. Дело вот какое…