Русалия
Шрифт:
Однако выслушивать эту трескучую дребедень, несмотря даже на присутствующие в ней подчас потайные смыслы, сразу же сделалось нестерпимо скучно. Иосиф чуть-чуть придвинулся к золотому покрывалу, скрывавшему его племянника Иисуса Кокоса, и, ловчась говорить не двигая гуьами, зашептал:
– Как ты там?
– Ничего. Сижу.
– Видишь как… А я, старый человек, должен стоять. Где справедливость?
– Дядя, - прошелестел из-за занавеса Иисус, - я видел дым на том берегу Итиля.
– Я тоже вижу, - отвечал дядя. – Хорошо горит.
– Не
– Нет ничего надежнее управляемой чужой войны. А вот на счет того, чтобы школу сжечь… Это ты интересно придумал. Только не хедер, конечно, а, скажем, медресе. Это интересная мысль. Это надо будет обдумать.
За занавеской установилась тишина.
– Ну что ты там, умер? – окликнул племянника Иосиф, глядя при том вдаль, где побледневший дым свидетельствовал о том, что пожар, должно быть, удалось потушить. – Эй, что ты там?
– Думаю, дядя… - как-то устало и, возможно, даже страдальчески промямлил Иисус Кокос. – Я вот думаю: не бывало ничего такого тайного, что не стало бы явным… Что же будет, когда и те, и другие, и третьи узнают… узнают в нас вдохновителей… разных таких… случаев.
– И что? – забывшись поднял свой старушечий голос малик. – Узнают. И что случится?
Молчание. Затем:
– Сначала болтать станут…
– Ну. Пусть болтают.
– А потом…
– Потом что?
Тяжелый вздох.
– Ведь сколько иудейских царств возникало… Не только в Палестине. И…
Та часть старческого лица Иосифа, которая не была занята седой растительностью, побагровела чрезвычайно. Неожиданно темные лохматые брови сошлись у переносицы. Огромные ноздри с торчащими из их черноты пучками толстых седых волосин раздулись. Хорошо, что Иисус, сидя за тряпкой, не видел в этот момент своего родственника: его всегда пугал облик гнева.
– Как говорит Санхедрин, если нахри сделал какое-то зло иудею, значит он причинил зло самому Всевышнему, и потому заслуживает смерти! Пусть только попробуют! Пусть посмеют противоречить племени властелинов! Мы растопчем их! Мы изотрем их в пыль. Сила мышцы Всевышнего будет нам поддержкой. Мы превратим их жизни в пустыню. Мы обескровим их младенцев. Таково будет возмездие Всевышнего всякому народу грешников!
Иосиф и не заметил (как-то так случилось), что давно уже не сдерживает себя, и его жидкий старушечий голосок сам собой чахлой струйкой стекает с вершины пирамиды к ее подножию. Он опамятовался только когда рядом с ним грянул перешибая его слова могучий голосина тайного возглашателя:
– Да будет счастье покровом для великой Хазарии…
Слабосильный голос малика, конечно, не мог охватить огромную площадь. Большинство, от рождения не способное самостоятельно осмысливать выламывающиеся из привычного ряда события, так толком ничего и не поняло.
–
Здесь, за загородкой, отделявшей избранный народ от прочего, многие обменивались продолжительными красноречивыми взглядами и короткими встревоженными замечаниями.
Страсть, составляющая суть демонического существования, делает своих служителей невосприимчивыми ко всему, что выходит за границы ее власти. Непременно самовлюбленные демоны обречены полагать, что в основании мира лежит плотское желание и оттого они никогда не смогут постигнуть, что обрести Бога, Знание возможно только деятельностью, не носящей выгоды. Но каким образом кто-нибудь из них уловчился бы разглядеть подвиг бескорыстия, когда как раз наслаждение во веки веков их сообществами признавалось первой необходимостью, радостью и честью человечества. С каждым днем растет зависимость демона от различных приятных ему предметов и тел, и наконец перерастает в неодолимую страсть, которая, процвев, всенепременно принесет плод ожесточения.
– Слушай, ты видела, как на меня смотрел Моше? Видела, да? – возбужденно восклицала Елисавета, когда они с Марией покидали пока еще сдержанно демонящуюся в ожидании магов и факиров, певцов и танцовщиков темную толпу. – По-моему, он даже знаки… такие мне делал, да?
– Понятно, что мэлэх и его люди решили сюда переместить Иерусалим. Это смешно! – оправляя на ходу складки покрывала на голове, говорила Мария при виде, глумливо хихикавших в стороне, броско одетых мужчин. – Вот это построят они храм, вроде того, какой якобы когда-то там строил Шеломо 5431, и тут же для нас серебро в цене сравняется с камнем под ногами. Как же!
– Я говорю, ты не заметила, что на меня смотрел Моше? – обиженная невниманием подруги, поджала губы Елисавета, и вновь проснувшаяся чесота выдавила сквозь эти сжатые губы тихий стон.
– А? Моше? Но ему ведь что… – равнодушно глянула в ее сторону подруга.
– Все равно ведь денег захочет… Шеломо строил храм вместе с Асмодеем. А вот понравится ли Асмодею наш старичок – это вопрос. Что ты смотришь на меня? Я видела, видела, как Моше выкатывал глаза. Он всегда их выкатывает и на всех. Но ты ведь с ним уже… Что, опять захотелось?
– Да нет. Совсем нет. Он мне тогда через два дня надоел. Просто я хотела сказать, что на нас еще обращают внимание.
Мария, которая была на десять лет моложе своей товарки, желчно рассмеялась.
– Золотко мое, я помню, одно время у тебя был эфиоп.
– М-м, н-да… - муркнула Елисавета и как бы невзначай чесанула свой передок.
– Тогда ты говорила, что больше у тебя никого кроме эфиопов не будет.
– Возможно. Только как быстро все … надоедает. Помнишь, когда мы вместе с тобой… Еще Ева с нами была. Когда над нами троими девятнадцать работников трудилось, помнишь? Казалось, уж лучше ничего и быть не может. А потом... И уже нужно больше любви. Понимаешь?