Русалка
Шрифт:
Петр выглядел по-прежнему таким же бледным и в это утро. Он надел кафтан, и когда пришло время собираться в путь и затушить костер, то он молча проделал всю работу, сжав челюсти и не меняя выражения лица, на котором застыло ощущение боли и беспокойства.
Малыш лихо забросил свою чашку в корзину, видимо показывая тем самым, что на этом его помощь и участие в общих сборах заканчиваются, а когда они взяли свою поклажу, чтобы отправиться в путь, и Петр со знанием дела указал рукой направление, добавив при этом:
— Я думаю, что вот здесь и будет наша дорога, — Малыш немедленно вскарабкался
— Ты слишком тяжелый, Малыш, — урезонил его Саша. — А ну, прекращай это.
После чего Малыш перестал вообще что-нибудь весить.
Но он продолжал крепко держаться лапами за сашины волосы, все время, пока они шли вниз по затуманенному склону, приближаясь к размытой дождем земле вокруг той самой лужи.
Тогда Малыш соскочил на землю, зарычал, зашипел и, разбрасывая вокруг себя брызги, бросился прямо через лужу, туда, где начал кружиться туман в такт с движением призрака. Малыш следовал за этим движением, подпрыгивая и резвясь как шаловливый щенок.
По крайней мере, это определенно отвечало на один вопрос.
Туман начал уменьшаться по мере того, как они поднимались, но вместе с ним они теряли ту путеводную нить, которая указывала им на местопребывание Ивешки. Однако Малыш продолжал сообщать им об этом: он шел за своей хозяйкой сквозь туман и дальше вверх по холму, несмотря на то, что под ее ногами не шевелился ни один листок, которыми была усеяна земля.
Но Петр каким-то образом знал, что Ивешка была все время впереди, чувствовал всем сердцем, что она там, храня в памяти каждое ее движение, будь то кружащееся в воздушном потоке платье или прядь светлых волос…
Продолжая думать об этом, он считал себя дураком, полагая, что его память в лучшем случае может хранить лишь белое облако с едва различимыми очертаниями лица…
… Нежного и кроткого лица, которое запало в его сердце, полностью завладев им…
Вот дурак, продолжал он возражать сам себе. Ведь он уже перерос всю эту дурацкую глупость еще в тринадцать лет.
Но он вновь почувствовал себя именно так, когда увидел ее отражение в луже, а потом она грезилась ему всю ночь, припоминая, как первый раз ее призрак вошел в дом и что с того самого момента он понял, что она пришла туда разыскивая его, и что если бы не он, Ивешка никогда бы не сделала этого.
Это ощущение было старым: оно сохранилось у него еще с тринадцати лет, когда он только еще учился понимать женщин. Он ошибался много раз, прежде чем понял, что приятное лицо еще не является признаком доброго характера.
Но это лицо…
Это единственное лицо…
— Петр, — сказал Саша, трогая его за руку, пока они продолжали идти, — Петр, вспомни.
Вот этот пятнадцатилетний мальчик знал многое гораздо лучше его, и это было несомненно, но как и почему он мог знать столько всего именно об Ивешке? Он знал ее мысли, он знал о том, с каким раздражением она относится к своему отцу и тосковала от того, что Ууламетс, на самом деле, был лучше и умнее, чем казался. Он знал, например, и то, что одиночество ее отца обманчиво действовало на нее, заставляя совершать необдуманные поступки…
Он знал и то, что сейчас она решилась спасти своего отца, который всегда был для нее лишь сплошным несчастьем.
Петр
Так бывало очень часто. Но когда он в конце концов находил его, то дело оканчивалось дракой… Однако это никогда не уменьшало страх перед возможностью потерять его.
И вот этот страх вновь вернулся к нему, но только теперь он касался Ууламетса, но, Боже упаси, это был даже не его собственный страх: он понимал это. Но он был самый настоящий, а уж Петр знал слишком хорошо, как это бывает…
Мерзкий старик. Злобный неблагодарный человек. Беспринципный негодяй.
По сравнению с ним Малыш был куда более привлекательным.
Они остановились около ручья, чтобы напиться. Саша сложил ладони, пытаясь зачерпнуть воду, и замер, когда увидел, что Петр сидит, опершись на пятки, и только смотрит в воду.
Саша из всех сил старался заставить Ивешку не показываться здесь.
А Петру он сказал:
— Ты видишь ее?
Петр, на этот раз коснувшись руками поверхности воды и разрушив все, что бы он там ни видел, сказал:
— Теперь уже нет. — Что на взгляд Саши было вполне приемлемым поступком в сложившихся обстоятельствах.
Но чем дальше они углублялись в лес, тем беспокойнее становился Саша. Вопрос не стоял в том, чтобы найти Ууламетса в течение ближайших часов. Или дней. Или прямо сейчас, в течение секунды. Дело касалось угрожающе переменчивой погоды и ухудшающегося с каждым часом состояния Петра, который сейчас выглядел гораздо бледнее и казался более разбитым, нежели вчера. Поэтому Саша постоянно задавал себе один и тот же вопрос: сколь долго они смогут продолжать свои поиски, и, в связи с этим, какую помощь сможет оказать им Ууламетс в конце концов, если считать, что он стал жертвой серьезной и предумышленной ошибки.
Саша уже, на самом деле, начал строить фантастические планы спасения Петра: самый дерзкий из них состоял, например, в том, чтобы подсыпать зелья в его чай, а когда Петр будет в полузабытье, посмотреть, сможет ли Саша разрушить власть русалки над ним.
Но он мог и проиграть это сражение, приведя все к полной катастрофе, и оставить Петра вообще без всякой возможности сопротивляться устремлениям Ивешки. Или же он мог ошибиться в количестве зелья, или, измотав их до полного бессилия, Ивешка оставит их на растерзание Гвиуру, или… или… или…
Но рассудок отказывался работать над тем, что было спорным.
— Давай откажемся от этой затеи, — несколько раз предлагал Саша, и всякий раз Петр просто не соглашался.
— Давай пойдем в Киев, — сказал он в очередной отчаянной попытке уговорить его. Петр взмахом руки показал, что это совершенно безнадежная затея.
— Ведь ты терпеть не можешь старика Ууламетса, — продолжал упорствовать Саша, возражая ему. На что Петр ответил, что делает это не для самого старика…
— Давай все же вернемся на лодку, — наконец предложил Саша. — Петр, ведь мы идем и идем, а тебе становится все хуже. Послушай меня, Петр, ты неправ в своих планах, пожалуйста, послушайся меня и подумай о себе, ведь вот-вот ты свалишься от болезни.