Русалки белого озера
Шрифт:
– Но Анна Игоревна права – отчего канал открылся не в срок? – спросила Инга Валерьевна, и Броник заметил:
– У нас есть одно предположение. Кстати, Анна Игоревна хочет сообщить обо всем властям. Но тогда придется доложить и о двух экземплярах ее уникального перстня. И еще кое о чем!
Он дал знак Ярику, и тот, подойдя к стене, нажал на какую-то потайную кнопку, и открылась ниша. Анна заметила, что в ней висела картина, заключенная в тяжелую золоченую раму. Только что это было за полотно, она не могла разобрать – было
Броник, подойдя к нише, заявил:
– Разрешите вам продемонстрировать одну очень занимательную картину. Точнее, портрет, написанный в самом конце восемнадцатого века. В этом не может быть сомнений – это подтверждают и искусствоведческая, и техническая экспертизы. Сразу оговорюсь: это не утерянный шедевр Рафаэля и не подлинник «Моны Лизы», ведь некоторые полагают, что в Лувре висит всего лишь копия самой знаменитой в мире картины!
Инга Валерьевна, подскочившая к нише, произнесла:
– А рама, надо сказать, знакомая! В таких висят полотна в «Чертяково»! Неужели вы украли оттуда это полотно?
Броник гневно отверг подобное предположение:
– За кого вы нас принимаете! Мы не украли ее, а всего лишь изъяли. На время. Причем не из музея, а у людей, которые действительно хотели присвоить ее. У наших достопочтенных Горянских!
– Но вы все равно должны вернуть картину в «Чертяково»! – заявила, трясясь от возмущения, экскурсоводша.
– И тогда она точно исчезнет в недрах апартаментов директора и его супруги! – парировал Броник.
Тут голос подала Анна:
– Но что же такого уникального в этой картине? На рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков появилось множество полотен, художественное качество и искусствоведческая ценность которых весьма сомнительна. Во многих случаях они принадлежат кисти талантливых, но далеко не выдающихся самоучек, например, крепостным или второразрядным и даже третьеразрядным европейским живописцам, по преимуществу французским и итальянским, которые переселились в Россию после Великой французской революции…
Склонив голову набок, Броник почесал козлиную бородку и сказал:
– Да, это не шедевр. Хотя как сказать… Впрочем, решайте сами!
С этими словами он щелкнул выключателем, зажигая несколько сильных ламп, вмонтированных в нишу. Они осветили старинное полотно, и Анна, взглянув на него, окаменела.
Это был портрет молодой женщины, одетой по придворной моде конца восемнадцатого столетия: бледно-синее платье с глубоким вырезом, тонкое жемчужное ожерелье с сапфировой подвеской. Волосы дамы были забраны в сложную, чрезвычайно элегантную прическу.
Но дело было не в одежде. И не в удивительно больших, печальных, похожих на два бездонных озера глазах. Дело было в том, что Анна узнала эту даму.
На портрете была изображена она сама.
После того как Броник зажег лампочки, в комнате повисло напряженное молчание.
Инга Валерьевна, прильнув к нише, испуганно переводила взгляд с портрета на оригинал, то есть на стоявшую в двух шагах от нее Анну. Ярик улыбался, Броник потирал руки.
Кирилл же, приблизившись к Анне, первым нарушил молчание, процитировав стихотворение:
Ее глаза – как два тумана,Полуулыбка, полуплач,Ее глаза – как два обмана,Покрытых мглою неудач…И прибавил:
– Это ведь о вас, так ведь?
Анна вздрогнула и поняла: женщина, которая позировала неизвестному живописцу в конце правления Екатерины или в начале правления Павла, была глубоко несчастна. И этой несчастной, напуганной особой была она сама!
Повернувшись к Бронику, Анна спокойно произнесла:
– Отличная шутка! Только не понимаю, чего вы этим добиваетесь?
– Это не шутка! – взвился тот и велел братцу принести документы. Ярик притащил папки, в которых находились заключения нескольких экспертов. Анна пролистала их, не вникая в суть. Но все эксперты сходились в одном: портрет подлинный и был написан на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков.
Инга Валерьевна, подойдя к портрету, провела пальцем по раме, затем исследовала полотно и вынесла свое авторитетное заключение:
– Вне всяких сомнений – подлинник, а не подделка. На такое у меня нюх, поверьте моему многолетнему опыту! Причем писал наверняка Гаврила Ткачев, самоучка из крестьян, который создал и парадный портрет князя Святополк-Донского, и его супруги. Да-да, вне всяких сомнений, это его рука!
Анна тоже не сомневалась, что портрет подлинный. Но как такое могло быть? Она подошла к нише, присмотрелась – и вздрогнула. В углу правого глаза у дамы была крошечная родинка. Как и у нее самой! Анна даже дотронулась до родинки пальцем, словно желая понять, не исчезла ли она.
Не исчезла.
В плече дамы зияла небольшая дыра – кажется, кто-то намеренно проделал эту дыру, только вот кто?
– Теперь понимаете, что нам было легко вычислить вас, когда вы заявились в «Чертяково»! – заметил Броник, обращаясь к девушке. – Потому что вы как две капли воды похожи на нее, прекрасную незнакомку!
– Кто изображен на портрете? – спросил Кирилл, и Ярик ответил:
– Сие нам неведомо. Картина без названия. Но, думаю, двух мнений быть не может: это наша дорогая гостья, Анна Игоревна Енгалычева!