Русалочьи сказки
Шрифт:
И приказал мужика отвести вместе с мукой на проклятую десятину, чтобы всю муку приел… Так и сделали… Посадили бобыля посреди его земли и ковшом в рот стали муку сыпать. Три раза попросил бобыль водицы, целую меру приел.
Приел, и распучило. Руки растопырились и одеревенели, через колени на землю поплыл живот, и полезли из бобыля шипы, [26] а волосы стали дыбом, как репей.
Кругом бобыля порос густой и непролазный бурьян по всей десятине.
И долго спустя слышали в колючих порослях — жевало и ухало: то, сидя на земле, ел и проесть не мог проклятую муку проклятый бобыль.
26
Шипы —
ЗВЕРИНЫЙ ЦАРЬ
У соседа за печкой жил мужичок с локоток.
Помогал соседу кое-чем, понемножку. Плохое житье на чужих хлебах.
Взяла мужика тоска, пошел в клеть; сидит, плачет. Вдруг видит — из норы в углу высунулась мордочка и повела поросячьим носом.
«Анчутка [27] беспятый», — подумал мужичок и обмер.
Вылез анчутка, ухо наставил и говорит:
— Здравствуй, кум!
«Какой я ему кум», — подумал мужичок и на случай поклонился.
27
Анчутка — чертенок.
— Окажи, кум, услугу, — говорит анчутка, — достань золы из-под печки; мне через порог перейти нельзя, а золы надо — тещу лечить, — плоха, объелась мышами.
Мужичок сбегал, принес золы, анчутка его благодарит:
— За службу всыплю я тебе казны, сколько в шапку влезет.
— На что мне казна, — отвечает мужичок, — вот бы силой поправиться!
— Это дело пустое, попроси звериного царя…
И научил анчутка, как к звериному царю попасть и что говорить нужно.
Мужичок подумал — все равно так-то пропадать, и полез в крысиную нору, как его учили.
Там темно, сыро, мышами пахнет. Полз, полз — конца не видно, и вдруг полетел вниз, в тартарары. Встал, почесался и видит: вода бежит, и привязана у берега лодочка, — с малое корытце.
Сел мужичок в лодочку, отпихнулся, и завертелся, помчался — держи шапку.
Над головой совы и мыши летают, из воды высовываются такие хари — во сне не увидишь.
Наконец загорелся свет, мужичок пригреб к берегу, выпрыгнул на траву и пошел на ясное место. Видит — высоченное дерево шумит, и под ним, на семи шкурах, сидит звериный царь.
Вместо рук у царя — лопухи, ноги вросли в землю, на красной морде тысяча глаз.
А кругом — звери, птицы и все, что есть на земле живого — сидят и на царя посматривают. Увидал мужичка звериный царь и закричал:
— Ты кто такой? Тебе чего надо?
Подошел мужичок, кланяется:
— Силешки бы мне, батюшка, звериный царь…
— Силу или половину?
— Осьмухи хватит.
— Полезай ко мне в брюхо!
И разинул царь рот, без малого — с лукошко.
Влез мужичок в звериный живот, притулился, пуповину нашел, посасывает.
Три дня сосал.
— Теперь вылезай, — зовет зверь, — чай, уж насосался.
Вылез мужичок, да уж не с локоток, а косая сажень в плечах, собольи брови, черная борода.
— Доволен? — спрашивает царь. — Выйдешь на волю, поклонись чистому полю, солнцу красному, всякому жуку и скотине.
И дунул. И подхватили мужика четыре ветра, вынесли к мосту, что у родного села.
Солнце за горку садится, стадо гонят, идут девки…
Подбоченился мужик и крикнул:
— Эй, Дунька,
Девки переглядываются.
А мужик тряхнул кудрями.
— Теперь, — говорит, — пир горой, посылай за свахой. Я теперь самого звериного царя меньшой сын.
Девки так и сели. А мужик выбрал из них самую румяную да на ней и женился. [28]
ХОЗЯИН [29]
В конюшне темно и тепло, жуют сено лошади, стукнет по дереву подкова, цепь недоуздка зазвенит или скрипнет перегородка — караковый почесался.
28
В первоначальной редакции была стихотворная вставка — обращение звериного царя к мужику:
Я мушиный царь, Лопушиный царь, Я пчелиный царь, Я рачиный царь, Я звериный царь… Чего тебе надо?29
Впервые — «Новый журнал для всех», 1909, № 7, апрель. Напечатана в «Сорочьих сказках» с незначительными исправлениями.
В узкое окно влезает круглый месяц.
Лошади беспокоятся.
— Опять подглядывает месяц-то, — ржет негромко вороной, — хоть бы козел пришел, [30] — все не так страшно.
— Козла «хозяин» боится, — сказал караковый, — а месяц сам по себе, его не напугаешь.
— Куда это козел ушел? — спросила рыжая кобыла.
— На плотину, в воду глядеть.
Кобыла храпнула:
— К чему в воду глядеть? Одни страсти.
— Страшно мне, — зашептал вороной, — месяц в окно лезет. Схватить его разве зубами?
30
…Хоть бы козел пришел… — По народным представлениям, домовой-дворовой, не взлюбивший ту или иную лошадь, мучает ее ночной порой, такой дворовой слушается лишь козла, которому уступает из страха.
— Не трогай, — ответил караковый, — захромаешь.
Кобыла жалобно заржала.
В конюшне — опять тихо. На сеновале возятся мыши.
Захрапел вдруг, шарахнулся вороной, копытами затопал.
— Смотрите, смотрите, месяц-то, — зашептал он, — и рога у него, и глаза.
Дрогнул караковый.
— А борода есть?
— И борода веником.
Караковый захрапел:
— «Хозяин» это, берегись.
Вдруг клубком из окошка скатился в стойло вороному старичок и засмеялся, заскрипел.
Вороной стал как вкопанный, мелкой дрожью дрожит.
Рыжая кобыла легла со страха, вытянула шею.
Караковый забился в угол.
— Вороненький, соколик, — заскрипел «хозяин», — гривку тебе заплету, — боишься меня? А зачем козла звал?.. Не зови козла, не пугай меня… — и, с вывертом, с выщипом, ухватил вороного.
Вороной застонал.
— Стонешь? Не нравится? А мне козлиный дух нравится!.. Идем за мной.
Старичок отворил дверь и вывел за гриву вороного на двор.
— Голову-то не прячь, — скрипнул он и ущипнул за губу.