Русалочьи сказки
Шрифт:
Вспрыгнул на холку, и помчались в поле.
Караковый подбежал к окну.
— Ну и лупят… пыль столбом… под горку закатились. Смотри-ка. На горку вскакнули, стали; «хозяин» шею ему грызет; лягается вороной; поскакали к пруду.
В конюшню вошел козел и почесался.
— Гуляешь, — крикнул козлу караковый, — а вороного «хозяин» гоняет.
— Где? — спросил козел басом.
— У пруда.
Опустил козел рога и помчался…
Перебежал плотину, стал — кудластый, и пошел от козла смрад — в пруду вода зашевелилась, и отовсюду, из камышей, из-под ветел, повылезла вся нечисть болотная, поползла по полю, где вороной под «хозяином» бился.
Заблеял козел.
И от этого «хозяин» на лошади, как лист, забился, ноги поджал.
Подползает нечисть, блеет козел.
Побился, покружился «хозяин»
— И как только я жив остался!
А спустя время пришел козел и лег в сено.
— Ноги у меня отнялись, — стонала рыжая кобыла.
Караковый положил морду на шею вороному, а козел чесался — донимали его блохи.
СИНИЦА [31]
Утром рано, на заре, до птиц, пробудилась княгиня Наталья. Не прибираясь, — только накинула белый опашень, [32] — отомкнула дверь из светлицы и вышла на мокрое от росы крыльцо.
Ничего не жалел для Натальи, для милой своей хоти, [33] князь Чурил: выстроил терем посреди городища, на бугре между старых кленов; поставил на витых столбах высокое крыльцо, где сидеть было не скучно, украсил его золотой маковкой, чтобы издалека горела она, как звезда, над княгининой светлицей.
31
Впервые — с подзаголовком «Сказка» и с посвящением Наталье Толстой, — журн. «Эпоха», кн. 1-я. М., 1918, с. 149 — 160. Печаталось (со стилистической правкой) неоднократно: в сборнике «Навождение». Рассказы 1917 — 1918 гг., изд. Южнорусского общества печатного дела (1919), в сборниках «Дикое поле», «Приворот» (1923) и др. В последней редакции устранена концовка: «Душа легка. И окружили ее душу лучезарные, поющие, чудесной красоты лица и понесли в пределы вечного света». В сборнике Приворот включено в цикл «Русалочьи сказки».
32
Опашень — летняя верхняя одежда, с короткими широкими рукавами; надевался сверх другой одежды.
33
Для милой своей хоти. — Хоть — любимая, жена, как в «Слове о полку Игореве»: «…и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая» («Слово о полку Игореве». Л., «Советский писатель». Библиотека поэта. Большая серия, 1967, с. 48).
В тереме зачала Наталья и родила хозяину сына Заряслава. Было ему ныне три зимы и три лунных месяца. Любил князь жену и сына и шумного слова им не сказал во всю бытность.
Городище стояло на речном берегу, обнесенное тыном, рвом и раскатами. Внутри, дым к дыму [34] — срублены высокие избы. И выше всех — восьмишатровый красный княгинин терем. Бывало, плывут по реке в дубах торговые люди, или так — молодцы пограбить, завалятся у гребцов колпаки, глядят: город не город — диво, — пестро и красно, и терем, и шатры, и башни отражаются в зеленой воде днепровской, — и начнут пригребаться поближе, покуда не выйдет на раскат [35] князь Чурил, погрозит кулаком. Ему кричат:
34
Дым к дыму… — двор к двору, а также в значении изба, дом.
35
Раскат — плоская насыпь, или помост над оборонительным валом.
— Ты, рвана шкура, слезай с раската, давай биться!
И пошлют смеха ради стрелу или две.
Далеко шла слава про князя: сорок воинов стоит у его стремени; одни сивые, в рубцах, вислоусые руссы, северные наемники, побывавшие не раз и под Цареградом; другие — свои, поднепровские, молодец к молодцу, охотники и зверобои. Богат, хорошо нагорожен
Ныне князь отъехал по зверя. В городище бабы остались с ребятами да старики. Шуму нет, тихо. Княгиня Наталья прислонилась непокрытой головой к столбу, сидит и слушает. Внизу журавель заскрипел — сонная девка тянет из колодца воду; собрались воробьи на огороде, зачирикали — собираются по ягоду; идет поперек улицы собака с мочалой на шее, стала и давай зевать; птицы и птички пробуждаются, не смеют еще петь до солнца, голоса пробуют, голос подают; заиграл рожок у северных ворот, замычали коровы, потянуло дымком. И заря за речкой обозначилась сквозь речные туманы бледными, алыми, водянистыми полосами. Сильная сегодня роса! А уж кукушка из лесу ку-ку.
Княгине охоты нет пошевельнуться, точно сон оковал ее. Поднялась рано, сама не знает зачем, и все ей грустно — и глядеть и слушать. Так бы вот и заплакала. А с чего? Князя ли заждалась? Третий день по лесам скачет. Сына ли жалко — уж очень беленький мальчик. Мило ей все и жалко.
Княгиня в углу крыльца нагнула каменный рукомойник, омыла лицо, взглянула еще раз на кровли и башенки Крутояра, на реку, проступающую синей, синей водой из-под тумана, и вошла назад в сонную, теплую светелку.
В колыбели спал княжич, выпростал руки поверх одеяла, дышал ровно, хорошо, так весь и заливался румянцем.
Княгиня присела на лавку, опустила голову, на колыбель, и слезы полились у нее. Плачет, и сама шепчет:
— Вот уж с большого-то ума.
И такою жалостью залюбила сына, что душа ее поднялась, окутала колыбель, прильнула к спящему, а тело оцепенело. На молодую княгиню напал глубокий, непробудный сон.
И не услышала она, как вдруг начали кричать птицы, садясь на крышу: «Проснись, проснись», как завыли, заскулили собаки по всему городищу, захлопали ставни, побежал куда-то народ, как у всех четырех ворот забили в медные доски, и пошла тревога: «На стены, на стены!»
Большое тусклое, красное солнце поднялось в клубах тумана, и народ со стен, дети, старики, — увидали великую силу людей, малых ростом, с рыжими космами, в шкурах: Чудь белоглазую. [36] Пробиралась Чудь от дерева к дереву, окружала городище, махала дубинками и с того берега плыла через реку, как собаки.
— На стены, на стены! — звали старики, тащили на раскаты бревна, камни, в колодах горячую воду.
— Чудь идет, Чудь идет! — выли бабы, мечась, хороня ребят в клети, в погреба, зарывали в солому.
36
Чудь белоглазая — по русским преданиям, северный народ; враждовал со славянами.
А Чудь уже лезла через тын, карабкалась на раскаты, визжала. В замковую башню-детинец [37] кидала стрелы, камни, паклю горящую. И задымился угол у башни, и закричали:
— Огонь! Лихо нам!
Били с раскатов Чудь, долбили по башкам, порошили песком в глаза, обливали варом, пыряли шестами. А те только орали шибче. Лезли, падали, опять лезли, как черви. Да и где было справиться с белоглазыми одним старикам да малолеткам. Одолел враг, добрался до раскатов. Покидали защитников, и разбежалась Чудь по городу, и начался другой клич — бабий и детский.
37
Башня-детинец — внутреннее укрепление города, кремль.
Потоптали в ту пору побили много народа, остальных погнали за стены на луг. Рвали на бабах рубахи. Было горе.
С четырех концов пылал Крутояр, брошенный на поток. [38] Из огня тащили одежду, птиц, поросят, малых детей. Ярилась Чудь. Многие сами погорели, волоса попалили. И добрались до княжьего терема.
Но высок был тын кругом и ворота крепки. Ударили в них бревном — не поддались. А головни, искры, солому так и крутило, обдавало жарким дымом. И занялся терем, задымил.
38
Брошенный на поток — брошенный на расхищение, грабеж, расхват.