Русология
Шрифт:
Я тщился сбить взрыв внутренней боли.
– Анечка, я не всё сказал. Я любил и люблю его. Выкуп был невозможен, будь даже деньги; разве процент из ста... Говоришь, твой бы папа дал? Испытать христолюбие: дал бы он или нет? Смогла бы ты жить с ним, если б не дал-таки? Ты б казнила его за одно, себя за другое; а на панель не пошла бы. Анечка, верь мне: выхода не было. Сикль сильней любви. Сикль есть вечные тридцать сребреник, за которые... Он был мёртв во всех случаях, при любых обстоятельствах... Извини. Ты просила... я счёл досужим. Годы, семья, мнил, новая - оттеснили боль... Как ты? Кончила эМГэУ? А мама...
В дверь влез кавказ с усами.
– Ана, учот, нэт?.. Здэсь что, праверка, да?
– Это друг... мамин друг, Ахмат, - объяснялась с ним Анечка.
–
– Он ходил и командовал.
Мальчик, выпрямясь, отступил за мать.
Я поднялся.
– Мытя здэс?
– нагнетал Ахмат.
– Мнэ ынспекторам штраф платыть? Эта видна тавар Ана?
– Взяв двумя пальцами, он помахивал пачкой.
– Здэс нада ставить 'Снэк' на витрине, да?.. Гдэ ты был вчэра? Как дурак ждал... Ва! Курышь травка? хочэшь статья нам?
Анечка скрыла руку с окурком.
– Прав, Ахмат. Извини... А ты, Митенька, стань вот здесь.
Тот не слышал, пуган метанием как Ахмата, так моим видом.
Я сказал: - Выйду.
– Миг, Ахмат, - встрепенулась вдруг Анечка.
Вышли.
– Павел Михайлович, это больше не наш ларёк. Я здесь лишь продавщица, а не хозяйка. (Мальчик смотрел, как мать, на меня снизу вверх). Не кончила эМГэУ... Звоните. Маме приятно вспомнить лингвистику...
– Она медлила.
– Вы не правы насчёт меня... А иначе смолчали б?.. Митя - он внук ваш, Павел Михайлович.
Я засунул руки в карманы. Что-то тягучее, подымаясь, так и не выплыло.
IX Содомское просвещение
Cдав анализы, я лежал (с эндоскопом в желудке, в фартуке) в процедурной - и за стеклом зрел даму в сходных условиях. Завит'aя блондинка, ягодка сов. эпохи с острою 'чуйкою', когда можно права качнуть, а когда и смолчать, с особенным нюхом к выгоде (что найдёт грош, минувши тысячу); из бегущих трудов и дел, обожающих стадность, массовость как шанс, спрятавшись в толпах, спать. Вдосталь было вахтёрш, секретарш, комендантш в НИИ, трестах, ведомствах, управлениях, главках прошлого, что любили поспать. В ельцилюцию разбрелись они кто куда - но всё в крупное, где побольше сотрудников. В странах развитых этот тип живёт на пособия, в нищих - ходит с сумой, достаёт права инвалидности, чтоб додрёмывать на дому уже. Вдруг не я символ русскости, а она; так как взгляд на дебелую, без душевных и умственных бурь, пшеничность, склонную к дрёме и посидеть с чайком, воскрешает объятую сном Московию с треском сальных свечей, с болтовнёю о мухах, свадебных сговорах, разговениях. Впрочем, с неких пор, русскость и в сериалах, где лень с дремотностью получают приправу из томно страждущих на тропическо-фешенебельном фоне дам. Этот тип плюнет в истину, лишь бы спать-дремать.
Завит'oй извлекли прибор с комментарием про 'акулий желудок'. Я же отправлен был на рентгены, где вдруг припомнил, как звонил Анечке, но ответили, что 'Приваловы не живут здесь'. Съехали, а она не сказала. Много обрушилось на неё... на нас тогда... Я тревожился, и нервозность гнела меня тряской века с промельком Квасовки. Я оделся к встрече с профессором.
Было трое в белых халатах, в белых же шапочках, у сверкающих окон, как аллегория: грешник судится светом. Главный бог в кресле вспыхивал линзами.
– Настроение?
– Лучше знать. В суть вещей .
– Я зажмурил глаз с дёрганным веком и отвернул лицо.
– Вы не юн, смотрю? В меру были сознательным, вижу, в год первых спутников? Верно, слышали их 'бип-бип'? В журналах был персонаж Бип-Бип! я кончал академию!
– сообщил он со смехом.
– А я вас старше. Помню смерть Сталина... И прекрасненько! Нам досталось волшебное, невозвратное времечко! Фееричное даже, яркое! Мы имели быть обществом с затянувшимся детством, полным иллюзий. Выехав в первый раз на Таити, я расхоложен был: нет, не столь хорошо, как грезил; ибо легенды лучше реальности. Я уверен, вы понимаете, раз прочли мне Горация.... Это дар Божий, страшно доставшийся, - та советская жизнь.
– пожили, когда лозунг был жить всё лучше, каждый год лучше... Нынче как быть должно: внешне лоск, а внутри боль отчаяния, дорогой вы мой... Боль давно ощущаете?
– Год.
– Прекрасно...
– Он, сыпля блики левою линзою, барабанил в стол.
– А у вас, уважаемый, опухоль близ фатеровых ампул. Обморок, дурнота была? Средоточие поджелудочных и иных проток... Операбельность символичная, дорогой мой, лишь коррективы. В США будет этак сто с лишним тысяч; также в Германии. Но у нас, в Москве, знаю центр, где за тысяч пятнадцать...
– кстати, у. е. Я честен? Как вы просили?
– Крайне признателен.
Он осклабился, вздёрнув голову, сыпля блики с двух линз.
– Прекрасненько! Начинается суть. Жизнь кончилась. С коррективом увидите, как сирень цветёт. А иначе - черёмуха, дорогой вы мой! Май!.. Что выбрали: нашу клинику? Штаты? или тот центр?
– Я?.. Клинику.
– Славно! Что ж, собирайтесь - и просим милости. Завещание сделайте... В общем, встретимся: случай тонкий, сам буду пользовать; гарантирую!..
– Он, обдав меня ветром, скрылся. А медсестра меня вывела, передав список нужных вещей 'клиентам'.
Дохнущий, я терял социальную и иные ценности; вообще вступал в статус временных... Я брёл лестницей вниз в прострации... и присел на ступени. Был человек - вдруг мёртв. Почти... Миллиарды так, без свидетельства, что их Бог призвал, что они не пропали к чёртовой матери, напрочь, вдребезги!.. Бог не наш. Когда спрашивают, как мог Каин, сын Евы, дескать, 'жениться' и 'породить' потом (то есть как получилось, что, кроме Евы, там были люди), я им: окститесь! это об избранных, остальные не люди, вот как сейчас власть творит своё, плюя в сирых и бедных, точно те мусор. Бог нас не брал в расчёт. Я не верю, что через тыщи лет небрежения Он поможет мне, если даже Христа казнил как радетеля за побочный шлак сборки избранных. Хорошо это, плохо - быть отщепенцем? Есть и хорошее: я свободен, я волен, раз не держусь Его. Нет корысти: Он мне болезнь дал, Он убил первенца; Он меня томил в скудости. Да пошёл Он! Нынче я сам себе, пусть жить месяц... Я, вдохновившись, встал на мосластые и затёкшие ноги и продолжая спуск вниз, вниз по лестнице, типа я нисходил как Бог... Да, Бог, именно! У меня есть ряд избранных: Родион, Береника, сын, Марка, Квасовка, мать, отец... но и первенец близ ракиты... внук ещё!.. И плюс важное, что щемит, но не вспомню... Что свершит пария, бросив Бога? Мой рак как стимул. Кто кого: я успею облечь план в данность - либо смерть съест меня и мной вырыгнет?
'Нива' двигалась мимо маленьких и больших НИИ Пироговских. Белые, с ярко-красным крестом машины, ходкие медики в белых (синих) халатах и пациенты - всё это было б моё хоть завтра, если б я лёг сюда, как просил лучезарный прыткий профессор... Я повернул на знак и попался; злой гибдэдэшник стребовал бланки по техосмотру, ну, а их не было.
– Так, вас прав лишать?
Штраф наметил он в сотню. Фиг. Её не было; как бы я забыл дома. Главное, что я был не в себе и пошёл от его жезл'a сесть в такси. Деньги будут: я их займу пока. Но потом буду сам давать...
Вновь Пречистенка в солнце, как бы напомнив, что перед Квасовкой я здесь был.
– Стой.
– Здесь?
– уточнил таксист, глядя в стену, сплошь в шлейфах копоти. Треснув чёрным стеклом, название '1-ый Пряный завод Г. Маркина' вдруг просыпалось серебром своим по прожжённым ступеням чёрного пластика.
– 'Авторадио' говорило, здесь в ночь пожар был.
– Едем-ка. По Садовым.
Ст'oпнул я на Басманной, у ярких офисов.
– Подожди меня.
И я вывалил полы драпового пальто вон, мысля: всё как до Квасовки. Я тогда не смог (почему - не столь важно) взять деньги Марки - и снова к Шмыгову.