Русология
Шрифт:
Злой инстинкт - мертвить - рыщет в нас, приучая к возможному... к директивному в человечестве! Не инстинкт, кстати, это - а это умысел жизнь не чтить. Убиение, дескать, истинно, нам внушает сей умысел; душам, дескать, ничто, если плоть убить; души вечные! Тут почтение вдруг к душе как к высшему - парадокс, упростивший смерть; плоть не значит, мол, коль в душе вся суть. От Адама, кто начал смерть первородным грехом, мы в Каине укрепили тренд и должны, как он, убивать, чтоб быть. Ибо мы в руце Господа, но и в самокоррекции, когда нас губит равный нам, находя оправдание в незаконченности, недоделанности, полу- (стало быть) фабрикатности нашей. В терминах это: 'вы-блядок', 'недо-делок', прочие 'недо-'. Наш Достоевский когда ещё: 'недоделанные', знал, 'пробные существа к насмешке'. Мы разделяемся на благих и злых, а конкретней: очень благих (и злых) и не очень благих (злых). Каждый миг мы в развитии. В каждый данный
Тут-то и трюк с Христом. Снизошёл-де Бог к ванькам, им обещал фавор, если будут с усердием жизнь в слова сводить, ибо Бог это Слово-де, а жизнь так, несуразица. Для чего ванькам надо молиться и грезить Словом где-нибудь в п'yстыни, умерщвляя жизнь. Бог, лелея 'народ святой' (иудея-израиля) и ему вменив землю, прочим даст после. Есть 'народ избранный' - и весь прочий брак, что с Христом... Я плод Ветхой и Новой Книг, обращающих в муку, и, чтобы вырваться, нужно выбрать: либо я иудей (незваный), либо юродивый... Только, может быть, ничегошеньки нет? Пространственно-временная иллюзия? Нам показывают, а мы видим-де?.. Чушь! Мура! Мне бы думать, как заработать, - вот куда мысль слать... Ан, слать и некуда. Ничего нет. Есть лишь пространственно-временная иллюзия. Нам показывают, мы видим - вот трюк. Мы не в реальности, мы во лжи болтологии; и давно уже, с первородных грехов... Евангелье есть попытка отвлечь нас или убрать совсем - в пустословие. Холя избранных, Бог отверженным, нам, даст после, - там, в послежизни, мол. Бог внушает не лезть в историю, коя - избранным. Нам - син'oпсисы (своды фактов): греческий, вавилонский, коммунистический... А что факты? Это суть прах один, хоть какой бери либо выдумай... И Христос, кстати, Сам признал, что пришёл ради избранных (Мф. 15, 24). Не про нас опять. Он в соблазн нам был, чтоб за Ним брели к м'oрокам. Дескать, вам - как Израилю: ему Ветхий Завет - вам Новый. Только Евангелье опирать на преамбулу, где Израиль - 'род избранных'.
Друг мой спит, убив. Мой грех хуже, если я бодрствую... (Про 'отцовскую' он 'любовь' сказал, мальчик в Квасовке под ракитой?)... Дура Россия! Как обманулась! Вверилась, что сокровища в небе, что, дескать, честь-хвала нищей духом быть, кроткой, плачущей - вплоть до савана, кой начало блаженства. Запад иначе: там не пойдут с Христом, не устроив земного. Мы вымираем. Нам смертоносно мерить жизнь Библией; лишь в пустыню шагаем мы с ней. Смерть в Библии! иссякаем! Надо - в до-Бибельность, там ответ и жизнь в истине! Но вот как туда?..
Быстро утрело.
– Закурю?
– молвил Марка, проснувшись, и, лёжа, вновь дымил.
– Ишь, история...
– начал я.
– Карамзин считал, что 'священная' и что 'зеркало бытия', 'скрижали'... даже 'завет'. Как думаешь?
Гость чесал переносицу ногтем.
– Он мнил 'Историю гэ Российского' гидом русских, ваш Карамзин.
– А я б хотел, чтоб она стала Библией, - вёл я, - русских.
Марка, встав, потянулся.
– Мыслишь 'Историю гэ Российского' образцовой? Не увлекайся. Это гимн власти, и ничто более. Всяк беги из такой страны. Не встречал ли ты, в свете этого, что в России от мысли до мысли тысячи вёрст? Нет рацио, нет анализа; чтят лубки, пошлый пафос, ширь растекания от Чукотки до Бреста...
– взвизгнул он молнией дорогих своих брюк.
– Россия... Мрак, сила, дыба, царство поверий, хроники деспотов и невежд... 'Скрижали'... Римский Калигула , что с конём в сенат, - мальчик рядом с Петром. И, помнится, Соловьёв писал, что страшился русской истории. Всюду гнёт: в философской Германии и в парламентской Англии, в той же Франции, говорливой, задиристой, - но там дискурсы, свет и тьма; у нас мрак, леность мысли и предрассудки вместе с холопством...
– Он включил бритву.
– Библия есть уже...
– Книга избранных?
– Да, Квас, избранных. Но читать может каждый.
– С пользою?
– потянул я пуловер, грубый, с прорехою.
– Дескать, вам как Израилю, но запомнить факт, что он - 'избранный', тот Израиль, ну, а вы 'недо-'?.. Здесь и споткнулась дура Россия. Слишком примкнула. Вверилась, что сокровища в небе, мол, и что надобно - нищим духом быть, кротким, плачущим вплоть до савана, кой начало блаженства. Запад иначе: там не пойдут с Христом, не устроив земного, - я повторился.
Он стоял с бритвой.
– Что я сказать хочу? То, что Библия
– В ней специфичное иудейство; мы с нею вымрем. Всё, Марка, прочь её. Всё, была и проехали, как марксизм. Всё. Хватит.
Он водил бритвой.
– Русской истории, - продолжал он, - лучше быть житием: Саровского, Гермогена, Сорского. Факты светские брать дозированно, в мере, чтоб дополняли дух. Представляешь...
– Бритва жужжала, и он заканчивал: - Как читалось бы: Сергий Радонежский пришёл в Москву, где призвал всех быть чистыми и где правил Невесть-Кто. Именно! а не сто глав про князя с буквой о схимнике. Житие дай, подвиги духа, с тем, чтоб святые с пророками стали в ряд с Авраамом. Вышла бы Библия, - ну, почти что, - русского племени...
И меня вдруг ожгло. Представился не псалом в честь власти, сплошь беспорочной, вот как у нас днесь. Вспомнилось, что про Грозного Карамзин сказал, будто 'добрая' слава стёрла в нём злую, 'жертвы истлели' и он 'блистал' в Судебнике и в захваченных местностях. Славить изверга, ради гиблых идей прав власти гнуть и казнить жизнь - это у них. Нам - чистое житие дай русских, но и всех 'недо-': всех-всех отвергнутых современных и допотопных иевусеев, моавитян, хеттеев, всех, коих 'лучшие' били в Библии, но и бьют досель; ибо их мир, им мир от Господа, как написано: 'Я лишь вас признал из людей земли', 'вы народ святый Бога'. Пусть у Татищева, Соловьёва, Ключ'eвского фактология - у нас праведность. Не хвалить смену царств и власть мудрого реформатора, но вскрыть истину в маскарадах дней.
Мы отход, отбраковка; мы вне истории, каковая израиля, где мы есмь подражанием. И Адам - не наш предок; мы от инакого. Языка у нас нет, лишь термины, ибо истый язык как музыка, вроде ^#^r^#^^^^^ #^r^#^^^^#^# +^^^^^#^=^=^#^# ^^=0^^0 trrrrrrrь... И, конкретнее, мир вообще не наш; нам лишь тяжкое дважды два в лоб. Кстати здесь о Минх'eровиче 'Великом'. Д'aшкова, - не Дашк'oва (кем-то замечено, швах у нас и с ударными, а не то что с грамматикой; нам конец почти, если даже просодия нам ничто, скоро будем писать, как слышим), - Д'aшкова помнила, что Минх'eрович всех 'топтал', все маялись 'тиранией'. Вот о попытках стать как израиль в нашей России. Где путь к спасению?
Видя Марку, кончившего бритьё, и собственную щетину, я усомнился: всё ли так, как сужу? Или я отлучаюсь сим от житейских забот, смирения перед жребием, от всего, что и есть юдоль без затей расчленять её на фантазмы и данность? Дискурсы в принципе прекращать пора! Буду всё понимать, как принято в однозначном, явственном мире. Избранные в нём - бриты или с щетиною типа 'элеганс'. Пусть в моём хламье шика нет, но, взяв маркину бритву, кою он не отправил в кейс, я стал, бреясь, планировать, как попасть из бед в 'элеганс', где жрут мясо, делают деньги и, чванясь роскошью, корректируются Молаховым либо Ксюшею, быдловодами, 'инженерами душ и плоти'. Чем жив герой их, преуспевающий, обречённый денежным средствам, свите фанатов и поклонению? А герой такой должен видеть лишь данность в качестве истины и цедить афоризмы в духе реальности, вроде: будь поциничней, и всем понравишься; или: если хреново, будет совсем хрень. Как бы с насмешкой... В зеркале, за изрезанным бритвой сумрачным фэйсом с тягостным носом, с пятнами под глазами, я видел Марку.
– Врут они, - крыл я тех, в кои только что норовил, - треп'oлоги! Глянь их: щерятся, в безупречных костюмах. Где, блеют, тульский кузнец с башмачником, вологодский крестьянин? Надо, мол, вкалывать, подымать страну... Жутко врут, как привыкли, с прежних партийных мест подскакав к буржуазным кормушкам с этой в них блядскостью! Мы в душе, дескать, верные коммунизму, но реалисты. Коль буржуазный строй - что ж, готовы, мол, вместе с вами жить в этом строе... Приспособленцы учат опять как жить: куй себе на прокорм, холоп, а мы будем учить, как жить! Они в возрасте и устроены; им желательно доживать без бунтов. О, им не нужно, чтобы додумались до решительных вывертов! Я читал: борзописец из бывших, нынче издатель, гаркал, что не выносит, если кто думает, то есть ценит не данность, - это его слова, - а 'какие-то мысли'. Мыслить не модно; как бы домыслились до всех счастий. Стоп, народ, люби рынок! Он в меня, то есть, чтивами, он трактует мир! Сам я мир не пойму, - он мне мир в своём трёпе даст, я лишь вкалывай, чтоб купить чтив о 'Бешеном' и в нём мир постичь - чисто подлинный, как он есть, с вожделением и с пальбой! и с долларом!
– я кричал для одетого гостя и добривался.
– Думают, что, как им, - нам бы жрать, трахать баб и деньгой хрустеть. Презирают наш путь и ценности, Марка, выблядки этой схемы, этой библейской власть-баксы-ебля! Гонят нас в деньги, где они главные, и в их мир потребления...
– Я прервал и признался вдруг: - И я вынужден... Да, я мыслю! Да, есть вопросы, я не боюсь спросить! Пусть ответит Бог, чтоб не сдох я в неведеньи! Или что, мыслить гибельно?