Русская дива
Шрифт:
— Ну, вставай, гад! Отблядовался! Хватит! — И, властно взяв Наташу за волосы, крикнул ей: — Да отпусти ты его, Наташка! Все уже, наигралась!
И Рубинчик все понял.
Впрочем, нет, не все.
Он не понял ни тот момент, когда они отдирали от него Наташу, ни значительно позже, когда снова и снова прокручивал в уме весь этот день и всю эту мерзкую сцену, — он не понял, почему эта Наташа, гэбэшная, видимо, блядь и проститутка, прижималась к нему всем своим прекрасным, легким, жадным и еще пульсирующим телом, плакала и кричала: «Нет! Нет! Вы же обещали прийти через час! Уйдите, сволочи! Я люблю его!»
Зачем она кричала? Ведь этого не нужно было для их милицейского протокола.
— Одевайтесь, гражданин Рубинчик, — презрительно сказал сорокалетний кареглазый мужчина в хорошем импортном костюме, когда три милиционера выволокли Наташу из номера — рыдающую и даже в коридоре кроющую их матом за то, они же «обещали прийти через час, а пришли когда?!».
— Кто вы? — спросил Рубинчик, разом ощутив в этом человеке с медальным профилем крепкого, словно из ореха, лица властность крупного начальника и холодную, нерастопимую враждебность.
— О, извините! — усмехнулся тот с издевкой. — Я вошел, не представившись! Но ничего. Всему свое время. А пока надевайте штаны!
Часть III
В капкане
22
И сказано в рукописях X века:
«…И Бог подчинил его Песаху… И говорил Игорь, Князь русов, объясняя: «Роман, Царь греческий, византийский, подбил меня на это нападение». И сказал ему Песах: «Если так, то иди на Романа и воюй с ним, как ты воевал со мною, и тогда я отступлю от тебя, и от града твоего, и от народа твоего. А иначе я буду стоять здесь до тех пор, пока не отомщу за себя и пока воины мои не сожгут твой град огнем и не истребят народ твой мечом и голодом».
И пошел тот
И послали Болгары весть к Царю греческому, что идет Русь на Царьград-Константинополь десять тысяч. И пришли они, и приплыли, и начали воевать в Вифинии, и попленили всех по Понту и до Ираклии и Пафлагонии, и всю страну Никомедийскую попленили, и гавань Судскую всю пожгли; пленников одних распинали, других, поставив напротив, расстреливали стрелами; воинам, взятым в плен, связав назад руки, вбивали гвозди железные в середину головы; много святых церквей предали огню, монастыри и села — все огню предали и добра немало захватили в обеих странах.
И воевал Игорь против Константинополя четыре месяца…
Потом, однако, пришли с востока войска византийские: доместик Памфил с четырьмя десятками тысяч, Фока Патриций с Македонянами, Федор Стритилат с Фракийцами, а с ними и вельможи и бояре греческие, и окружили они Русов. Русы сотворили совет и вышли, вооружившись, против Греков; была между ними брань злая — едва одолели Греки. Русы возвратились к товарищам своим к вечеру, а ночью влезли на лодии и побежали. Но Феофан встретил их на кораблях и начал пускать трубами огонь на русские лодии. И видно было страшное чудо. Русы, видя пламень, бросались в воду морскую, желая убежать. Греки же били их в воде, и многие из русов сами тонули из-за тяжести их лат и одежды.
И пали там богатыри Игоря Старого, Князя русов, потому что Македоняне осилили его греческим огнем.
И только немногие остальные возвратились восвояси. Когда же они вернулись в землю свою, поведал каждый о том, что было, и об огне с кораблей; «Словно молнию, говорили, которая на небе, Греки имеют у себя и пускали ее, сжигая нас, поэтому мы и не одолели их».
И бежал их князь Игорь, и постыдился он вернуться в свою страну, и пошел морем в Персию. Но и там не было ему успеха, послали боги на его воинов ужасную слабость желудка, и через пять месяцев на восьми последних лодиях добрался он с большими трудами до града своего Киева.
Ольга же Псковитянка, жена Игоря, была в Киеве непраздна, на сносях, а воеводой был в Киеве Свенельд, боярин видный, варяжский, сильный своею свионской дружиной. Игорь не медля отправил Свенельда с дружиной в землю Древлянскую, которая выбилась из-под руки Киева и не хотела дань платить. Ольга через короткое время разрешилась сыном Святославом. Игорь дал ей за то многие земли, и села, и терема, и перевесища. А сыну положил на грудь меч свой, сказав по обычаю: «Этим мечом я добыл свое состояние. Возьми его и иди дальше меня!»
Асмуд, кормилец Святослава, и Ольга, видя слабость Игоря в бранном деле, сызмала растили Святослава богатырём, клали спать на полу, купали в Днепре и при летней жаре и при зимнем холоде, и до двух его лет держали для него грудных кормилиц.
В лето 945 года сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельдовы оделись оружием и одеждою в земле Древлянской, а мы — наги, потому что платим дань Хазарам; пойдем, князь, с нами за данью: ты добудешь, и мы». Послушал их Игорь, пошел к Древлянам за данью; и прибавляли они к прежней дани и чинили насилие Древлянам великое. И, взяв дань, пошел Игорь Старый в свой город. Когда он шел обратно, поразмыслил и сказал дружине своей: «Идите с данью домой, отправьте Хазарам хазарово, а я возвращусь и еще похожу». И отпустил дружину свою, а сам с малой дружиной вернулся, желая побольше добра взять. Услышали Древляне, что опять он идет, и порешили Древляне с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то унесет все стадо, если не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Почто идешь опять? Ты забрал всю дань». И не послушал их Игорь. Вышли из города Искоростеня против Игоря Древляне, убили Игоря и дружину его: их было мало. И похоронили Игоря: могила его у Искоростеня в древлянской земле — до сего времени.
Ольга же была в Киеве с сыном своим маленьким Святославом.
Сказали Древляне: «Вот князя убили русского, возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала, и Святослава возьмем, и сделаем с ним, как захотим». И послали Древляне лучших мужей, числом двадцать, в лодке к Ольге. И пристали под Киевом в лодке они: под горой Киевской, город же Киев был на горе, и был там у Ольги терем каменный.
И сказали Ольге слуги ее, что пришли Древляне. И позвала их Ольга к себе и сказала. «Добрые гости пришли», и ответили Древляне: «Пришли, княгиня». И сказала им Ольга. «Ну, говорите, ради чего пришли сюда?» Ответили Древляне: «Послала нас Древлянская земля с такими словами: твоего мужа убили, был твой муж словно волк, расхищающий и грабящий, и не было у него силы, достойной твоей красоты; а наши князья — хорошие, укрепили и устроили Древлянскую землю городами и селами; иди замуж за нашего князя Мала». Сказала им Ольга: «Люба мне речь ваша, уж мне своего мужа не воскресить, но хочу почтить вас завтра перед своими людьми, а теперь идите в лодку свою и лежите в лодке, величаясь; я утром пошлю за вами, а вы скажите: "Не поедем ни на конях, ни пеши не пойдем, но понесите нас в лодке", и понесут вас в лодке». И отпустила их в лодку их. А проводив их, Ольга велела выкопать яму глубокую и большую во дворе теремном вне города и ночью побросать в ту яму угли каленые. И утром Ольга, сидя в тереме, послала за гостями. И пришли к ним слуги ее и дворяне со словами: «Зовет вас Ольга на честь великую». Они же сказали: «Не поедем ни на конях, ни на повозках, ни пешком не пойдем, несите нас в лодке». Сказали Киевляне: «Нам неволя — князь наш убит, а княгиня наша хочет замуж за вашего князя, видно много у вашего князя силы, достойной ее красоты». И понесли их в лодке. Они же сидели, избоченясь, в больших сустугах, гордяся. И принесли их во двор Ольги и, принесши, бросили их в яму вмеcте с лодкой. И привела Ольга к яме сына своего маленького Святослава и наклонилась над ямой со словами: «Хороша ли вам честь?» Они же сказали: «Пуще нам Игоревой смерти». И велела Ольга засыпать их живыми, и засыпали их. И обратилась Ольга к сыну своему Святославу со словами: «Когда ты станешь князем, так поступай с Хазарами, врагами нашими, в память о позоре Игоря, отца твоего. А Древлянам я сама отомщу».
И послала Ольга послов к Древлянам сказать: «Если вы вправду просите меня, то пришлите знатных мужей, чтобы в великой чести выйти за вашего князя, иначе не пустят меня люди Киевские». Услыхав это, Древляне выбрали лучших мужей, которые держали Древлянскую землю, и послали за ней. Когда Древляне пришли, велела Ольга приготовить им баню и сказала им: «Вымойтесь и приходите ко мне». Киевляне истопили баню, Древляне влезли в нее и начали мыться, а слуги Ольгины заперли баню за ними, и велела Ольга зажечь ее от дверей: там все погорели. А Ольга сказала сыну своему Святославу. «Когда станешь князем, так поступай с Хазарами, врагами нашими, в память о позоре Игоря, отца твоего. А Древлянам я сама отомщу».
И послала к Древлянам с такими словами: «Вот я уже иду к вам, приготовьте меды многие у города, где убили моего мужа: я поплачу над могилою и совершу тризну над мужем моим». Они, услыхав про то, привезли очень много медов и сварили. Ольга же взяла сына и очень мало дружины и шла налегке, пришла к могиле и поплакала над мужем своим. И велела людям своим насыпать могилу большую и, когда насыпали, велела совершить тризну. Потом сели Древляне пить и велела Ольга своим отрокам служить им. И сказали Древляне Ольге: «Где наши мужи, которых мы послали за тобой?»
Она ответила: «Они идут за мной с дружиной моего мужа». Когда напились Древляне, она велела своим отрокам пить за них, а сама отошла в сторону и велела дружине избивать Древлян, и избили их пять тысяч. Ольга же, стоя в стороне, сказала сыну своему Святославу. «Когда будешь русским князем, так поступай с Хазарами, врагами нашими, в память о позоре Игоря, отца твоего. А Древлянам я сама отомщу». И возвратилась Ольга в Киев…
В лето 946 года началось княжение Святослава, Ольга же стала правительницей киевской до поры его повзросления, а боярин Свенельд вернулся в Киев воеводой. Ольга же с сыном своим Святославом собрала много храбрых воинов, и снарядила их против остальных Древлян, и пошла на Древлянскую землю. И вышли Древляне против них. Когда оба войска сошлись вмеcте, бросил копьем Святослав на Древлян, копье пролетело меж ушей коня и попало коню в ногу: Святослав был очень мал. И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал, последуем, дружина, за князем». И победили Древлян. Древляне побежали и заперлись в своих городах. Ольга со своим сыном устремилась на город Искоростень, так как люди Искоростеня убили мужа ее, и остановилась около города с сыном своим, а Древляне затворились в городе и крепко бились из города: они знали, что им предстоит за то, что убили князя.
Стояла Ольга год и не могла взять города. И придумала таким образом: послала послов к городу со словами: «До чего вы хотите досидеть, все города ваши передались мне и согласились на дань, обрабатывают поля на своей земле, а вы хотите умереть с голоду, не соглашаясь на дань». Древляне же ответили: «Мы бы рады давать дань, но ты хочешь мстить за мужа своего».
Сказала им Ольга: «Я отомстила уже обиду мужа своего, а теперь уже не хочу мстить, но хочу иметь дань понемногу и, помирившись с вами, пойду назад». Сказали ей Древляне: «Чего ты хочешь от нас? Рады дать медом и шкурами». Она же сказала им: «Теперь у вас нет ни меда, ни шкур, но прошу у вас немногого: дайте мне от двора по три голубя и по три воробья; я не хочу наложить тяжелой дани, как муж мой, но прошу у вас малого: вы ведь изнемогли в осаде». Древляне обрадовались,
«И ходила Ольга по Древлянской земле с сыном своим и дружиною, установляя уставы свои и оброки; а в лето 947 года пошла Ольга к Новгороду, установила по рекам Мсте и Луге оброки и дани, а по Днепру и по Десне — новые перевесища и перевозные; сани ее стоят во Пскове до наших дней, существует доселе и село ее Ольгичи. Устроив все, вернулась с сыном своим в Киев и жила с ним в любви…»
23
Самой неприятной особенностью работы в Еврейском отделе КГБ было то, что главный пик сионистской активности приходился обычно на субботу. То есть именно тогда, когда все нормальные люди отдыхают и отправляются за город по грибы, на рыбалку или просто расслабиться в хорошей компании, еврейские активисты и отказники, надев ермолки, под видом празднования субботы собираются на улице Архипова, в единственной в Москве синагоге, и даже не столько в самой синагоге, сколько возле нее. Тут они шепчутся, назначают тайные сходки и семинары, обмениваются сионистской литературой, кассетами с записями радиопередач «Голоса Израиля», слухами и сплетнями об обысках и арестах, проведенных КГБ за истекшую неделю, и, конечно, адресами для получения новых вызовов-приглашений из Израиля.
Поскольку улица Архипова находится в самом центре Москвы, эти субботние сборища стали буквально бельмом на глазу московских партийных властителей, и КГБ не раз получал их раздраженные звонки с требованием закрыть синагогу или перенести ее куда-нибудь на окраину города. Но Барский всячески сопротивлялся этому. Выселение единственной московской синагоги в пригород вызовет лишь очередной международный скандал, а проку от этого никакого не будет: евреи как собирались на свои сходки, так и будут собираться. А тут, на Архипова, они, по крайней мере, на виду, и в доме напротив синагоги, в двухкомнатной квартире на втором этаже, Барский уже давно и удобно расположил свой наблюдательный пункт с дальнозоркой фото- и киноаппаратурой. Конечно, у него нет той уникальной техники прослушивания сквозь стены, какую изобрели в Саратовском институте связи после прошлогоднего скандала по поводу микрофонов КГБ в американском посольстве. Там, в Саратове, советские засекреченные «супруги Кюри» — муж и жена Старовойтовы — додумались до жидкостных ампул-микрофонов, которые не может обнаружить ни один металлоискатель. Но только Первое Управление КГБ, курирующее американское посольство, получило эти микрофоны. А ему, Барскому, приходится обходиться обычными микрофонами и агентами, работающими среди евреев под видом отказников.
Вот и сейчас его люди топчутся во всех группах евреев, стоящих перед синагогой. Их главная задача — слушать и запоминать. Слышать каждое слово и по малейшему намеку или случайно оброненному слову понять, когда и где собираются эти сионисты учинить очередную пакость КГБ. Хотя никакие микрофоны и даже суперагенты не могут гарантировать покоя ни Кремлю, ни ему, Барскому. Поскольку если несколько тысяч евреев (и не самых глупых, раз они попали в отказники!) день и ночь думают только о том, какую еще пакость устроить КГБ, то и при том, что у Барского теперь сорок восемь штатных сотрудников и еще сотня внештатных информаторов, он все равно не в состоянии упредить выходки всех этих слепаков, бродник, кац и любарских. Например, как случилось, что никто не проинформировал его о готовящейся выходке Владимира Слепака, проживающего на улице Горького: вчера средь бела дня этот Слепак вдруг вывесил на своем балконе большой рукописный плакат: «ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!» Конечно, этот плакат успел провисеть лишь семнадцать минут — пока милиция взломала дверь квартиры Слепака, забаррикадированную изнутри. Однако аккредитованным в Москве иностранным корреспондентам и этих семнадцати минут хватило на то, чтобы примчаться под этот балкон, сфотографировать плакат и растрезвонить об этой идиотской выходке по всем «радиоголосам». Но ведь иностранцы ждали сигнала! Следовательно, они каким-то образом были заранее предупреждены о затее Слепака, так как же это могло миновать слуха и внимания агентов Барского? — вот что в понедельник скажет ему генерал Свиридов во время очередной взбучки. А что может случиться сегодня во время посещения синагоги Генри Киссинджером, прибывающим в Москву якобы с неофициальным визитом, но ясно, что не на рыбалку? Да все что угодно! Не зря же они все тут — и Бродник, и Герцианов, и Кац, и Карбовский. Ждут Киссинджера. Но не для того, конечно, чтобы молиться с ним своему еврейскому Богу, а чтобы в очередной раз откуда-нибудь из-за пазухи вытащить свои дерзкие плакаты или передать через Киссинджера очередную петицию «притесняемых» советских евреев американскому конгрессу и лично господину Картеру! Но даже если бы Барский мог вывести на улицу Архипова всю дивизию КГБ имени Дзержинского, он все равно не смог бы помешать какому-нибудь еврею сунуть эту петицию в карман одного из членов свиты Киссинджера или отдать ее самому Киссинджеру во время его молитвы в синагоге.
Что тут можно предпринять? Выламывать руки Киссинджеру или его помощникам, отнимая петицию? Или разогнать всех евреев из синагоги, чтобы Киссинджер оказался в полной изоляции? Так ведь и это невозможно, хотя бы потому, что, по еврейскому закону, молиться Богу в синагоге можно только при кворуме не меньше десяти человек! Прямо как на партсобрании!
А Киссинджеру всенепременно нужно каждую субботу молиться в синагоге! Интересно, как он обходился без синагоги во время своей «челночной кампании», когда в субботу оказывался у Анвара Садата? Или он на субботу летал из Каира в Тель-Авив, а потом опять возвращался в Египет? Черт возьми, бред все это, спектакль, политическая демонстрация и ничего больше!..
Барский, сдерживая раздражение, отошел от окна. Он знал, что тайной пружиной его ожесточения был вовсе не Киссинджер. А непредвиденный срыв операции «Дева», которая должна была резко и радикально сменить этот климат всемирного сочувствия «притесняемым» советским евреям и отказникам. Тогда, в июне, когда Барский наконец накрыл Рубинчика в Салехарде, подставив ему внештатную сотрудницу КГБ, все казалось готовым к блестящему завершению этой акции. Развратная деятельность растлителя русских девственниц журналиста Рубина была запечатлена на фотографиях и в милицейском протоколе в присутствии свидетелей, а его жена Неля за два дня до этого уволилась из консерватории, получив там характеристику для отъезда в Израиль. Иными словами, ничто, казалось, не могло остановить Рубинчиков от подачи заявления на эмиграцию. И вся последующая «шахматная» комбинация Барского была уже продумана и подготовлена, вызов в Москву всех жертв Рубинчика, подключение к делу прокуратуры и Игунова из Отдела пропаганды ЦК, и — наконец! — привлечение к этому всемирно громкому процессу Анны Сигал, Анны, которой Барский бредил каждую ночь все больше и больше с тех пор, как он все-таки морально сломал ее в ресторане «Армения».
О, это был сладостный миг! Одно дело было издали, из машин негласного сопровождения, наблюдать за Анной и Максимом Раппопортом и терзаться ночами под окнами квартиры Раппопорта, воображая их двоих в постели… — даже трезвое осознание того, что он, Барский, похож на кобеля, возбудившегося при виде чужой случки, не могло остановить наваждения этой его неожиданной влюбленности в Анну. Но он, конечно, не прервал тогда роман Анны и Раппопорта, хотя в любой момент мог накрыть Раппопорта на незаконном обмене валюты или одним телефонным звонком «порекомендовать» судье дать отвод Анне Сигал как адвокату Раппопорта. Однако ради успеха операции «Миллион на таможне» Барский ломал себя, сдерживал, укрощая свои завистливые сексуальные миражи редкими и случайными половыми связями, а чаще всего — просто ночной, перед сном, восьмикилометровой пробежкой и холодным душем.
Но после того, как Максим Раппопорт улетел, оставив после себя долларовый пепел в камине, Барский поклялся себе сквитаться с ним. Международная телефонная служба Министерства связи СССР получила распоряжение блокировать и домашний, и рабочий телефоны Анны от всех международных звонков, а Отдел проверки международной корреспонденции этого же министерства связи — изымать и пересылать Барскому в КГБ все письма, поступающие из-за границы на ее имя. В государстве с монолитной пирамидой власти изоляция любого человека, даже академика Сахарова, от связей с заграницей была несложной операцией. Затем, дав Анне остыть от ее романа, Барский стал искать пути подхода к ней. Конечно, он мог легко разыграть «случайное» знакомство и приударить за Анной, но какие у него были шансы на успех? Он не был ни подпольным миллионером, как Раппопорт, ни гениальным ученым, как ее муж, ни даже просто евреем, к которым эта Анна питала странную склонность. Он был рядовым полковником госбезопасности — правда, талантливым, как считали в КГБ после его успеха с захватом группы Кузнецова и до его провала на шереметьевской таможне. Но — и только! Нет, «случайное» знакомство с Анной и даже — в случае успеха — банальный роман с ней не устраивал Барского! Он был потомственным дворянином, сыном лауреата Сталинской премии, и ему не нужны были объедки с чужого стола, пусть даже столь восхитительно сладкие!