Русская фантастика 2013_[сборник]

Первушина Елена Владимировна

— Значит, я все правильно почувствовал, — сказал мэр Теодор. В голосе его звучали страх и удовлетворение.

Шесть лет назад я выбрал Теодора для Жатвы. Он был Номером Три — тщедушный парнишка с сальными волосами. Когда я протянул ему клобук, он завыл от отчаяния и начал валяться у меня в ногах, моля о пощаде. Дурацкое занятие — молить Жнеца, но они все равно это делают.

Во время Жатвы ему повезло. Ему достался серп.

Кто бы мог подумать, что этот сопливый щенок сделает карьеру политика благодаря своему

участию в Жатве…

— Я привел дружинников, — сказал мэр Теодор.

— Не понадобятся, — ответил я. — Не сегодня.

— Точно? — переспросил мэр Теодор.

— Точно, — сказал я.

Я — Жнец. Я всегда знаю точно.

Город просыпался. Сквозь дымку пробивались первые лучи солнца, и люди, возбужденно-испуганные приближающейся Жатвой, осторожно выходили на улицы. Дворники и молочники, фонарщики и мальчишки — разносчики газет на велосипедах, первые случайные прохожие — кто-то при виде меня радостно кланялся, а кто-то переходил на другую сторону улицы.

Я не обращал на это внимания, шагая по узким улочкам нашего замечательного города. Домики вокруг были чистые, белые, с-ярко-красными черепичными крышами. Как на картинке.

Наш город — прекрасное место для жизни. У нас практически нет безработных. Очень низкий уровень уличной преступности. Не бывает домашнего насилия. Мало кто злоупотребляет алкоголем. Совсем нет наркомании. Нет религиозных сект. Чистый воздух, много деревьев и скверов, и люди улыбаются друг другу искренне и от всей души…

Эдакая идиллия, а? Лучшее место на земле, чтобы жить, работать, растить детей.

Особенно если не знать, что вся эта идиллия — всего лишь сургучная печать на сосуде с немыслимым.

А цена идиллии — Жатва.

Перед Жатвой самое главное — не думать. Не пытаться анализировать, предугадывать, просчитывать маршрут. Ноги сами приведут меня к цели. Как будто я ходил туда уже тысячу раз.

Сегодня ноги вынесли меня к Рыночной площади. Торговые ряды уже убрали, и перед ратушей начали возводить экран. Под стук молотков и скрежет пил рабочие сооружали огромную раму. Пока она лежала на земле, но потом, вечером, на нее натянут полотно и поднимут над площадью. Когда стемнеет, на экране будет идти прямая трансляция Жатвы — а под ним все население города будет веселиться на ярмарке…

Работами по сооружению сцены и экрана руководил Фирс, наш главный режиссер народных гуляний. Два года назад я забрал его жену. По-моему, он только обрадовался.

— Здравствуй, Жнец! — приветствовал он меня.

После этих слов работа остановилась — всего на мгновение все, кто был на площади, замерли, поглядев на меня, а потом с новой силой взялись за молотки и пилы. Никто из рабочих больше не поднимал глаз.

— Сегодня будет весело, а? — спросил Фирс.

— Как всегда, — пожал плечами я.

Пройдя мимо сложенных досок и переступив свернутый в рулон экран, я остановился

перед одним из рабочих — крепким мужиком лет сорока, с густыми пшеничными усами и бакенбардами.

Что-то кольнуло под сердцем. Вот оно! Есть! Номер Первый…

Я вытащил из сумки клобук и протянул его рабочему.

Тот отложил пилу, смачно сплюнул сквозь зубы и взял клобук.

— Я приду, — сказал он.

— Я знаю.

Номер Два жил в маленьком коттедже с белым забором — с женой, тремя детьми и собакой. Собака почувствовала мое приближение и начала скулить заранее, забившись в будку и повизгивая от страха.

Так что меня там уже ждали. Я едва поднял руку, чтобы постучать, — и дверь тут же открыли перед моим носом, а за ней стояло все семейство. Папа, мама, две дочки и сын. Нарядно одетые, в белых отутюженных сорочках. Пуговицы застегнуты до самой шеи. Мама и дочки — в платках, папа и сын с тщательно зализанными волосами.

— Приветствуем тебя, Жнец! — чуть ли не хором сказали они.

Я молча достал клобук. Отец семейства с готовностью шагнул вперед. Я отрицательно качнул головой и протянул клобук его жене.

— Мама! — закричала младшая девочка. — Мамочка!!!

— Тихо! — прошипел отец, подхватывая ее на руки и прижимая к себе. — Молчи!

— Это… — запинаясь и сглатывая, сказала женщина. — Это… большая честь для нас…

В глазах ее стояли слезы. Клобук она смяла в руках.

Особняк Номера Три был настолько богат и помпезен — с коваными воротами, мраморными статуями и аристократическим гербом над входом, — что я заранее знал, что произойдет.

Меня попытаются подкупить. Это так же бессмысленно и глупо, как умолять о пощаде, — но они все равно пытаются. Каждый раз.

— Я думаю, мы сможем договориться, — сказал аристократ в парчовом халате, расшитом золотыми драконами. — Я слышал, что можно… приобрести отсрочку.

Я открыл свою холщовую сумку и вытащил третий клобук.

— Полагаю, что скромное пожертвование… — На этом слове аристократ запнулся и тут же поправился: — Вспомоществование… на нужды Храма…

На руке у него был перстень с рубином, и аристократ судорожно крутил его потными пальчиками.

— Я готов заплатить любые деньги… — прошептал он, завороженно глядя на протянутый клобук.

— Не опаздывай, — сказал я, глядя ему в глаза.

За четырнадцать лет я успел привыкнуть к тому, что меня ненавидят. Меня умоляют. Меня пытаются купить. Мне угрожают. От меня пытаются спрятаться. Со мной хотят подружиться. От меня убегают. Меня пытаются убить.

Все это — бессмысленно.

Номер Четыре покончил с собой. Увидел меня у подъезда и, пока я поднимался на третий этаж, перерезал себе горло кухонным ножом. Когда я зашел в квартиру, стены и потолок были заляпаны кровью, а над еще подергивающимся в конвульсиях трупом голосила жена.