Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник)
Шрифт:
Мне хотелось коснуться Алмазной. Мышцы сводило от этого страстного темного желания.
«Хубилган…» – произнесла она.
Ну да. Хубилган. Я ожидал чего-то такого.
Историю какого века шлифовал Счастливчик? Девятнадцатого.
Значит, и прозвище Хубилган из девятнадцатого. А в жизни – Пржевальский.
Правда, имя это чаще ассоциируется с открытой им лошадью, но это уже факт третьего порядка. «Тетки» работали споро. Я четко, во всех деталях, видел все, что они подсказывали. Великий путешественник. По мере продвижения к Тибету ширилась его слава. Особенно возросла она после известной стоянки у кумирни
К тому же Пржевальский спасал больных малярией и лихорадкой.
Приезжали к нему гыгены – поклониться, вручить подарки. Появлялся с верительными грамотами владыки Тибета специальный посланник. Приходили далай-ламы, тангуты, монголы, китайцы, все молились Хубилгану и его дальнобойным штуцерам. Это же девятнадцатый век. Приводили малых детей, чтобы Хубилган их коснулся. Местные жители в рваных халатах выстраивались на коленях вдоль пыльных дорог. Это были сложные, это были скверные времена. Хорошо, что никому не приходит в голову повторить маршруты великого путешественника. Хотя почему не приходит? Счастливчик, например, пытался повторить переход Пржевальского через пустыню. На лошадях и верблюдах. На него ни джунгары, ни хара-тангуты не нападали, но он потерял всех своих спутников, а вот Хубилган не потерял ни одного. В хошуме, где он останавливался, никто не смел повысить голос. В долинах и на перевалах, в пустынях и на солончаковых болотах, где соль в жаркое время нарастает над мертвой водой серыми буграми-сугробами, царил мир.
Но Пржевальский был только хубилганом; он не был пенсером.
Может, он превзошел бы любого пенсера, но все же был только моментальным человеком, оттого и умер рано. Да и как не умереть рано, если тебя постоянно обдувает ледяным горным снегом, обжигает жаром песков. А еще эти болотистые комариные пространства. А еще эти костлявые перепончатокрылые драконы в полнеба, залетающие в пустыню из Китая. Желтые пески так обширны, что монголы называют их тынгери – небо. Желтое небо. Цэвэр гайхамшиг. Оно сыплется, как песок, а пески текут, как облака. Хубилган умер не в родном поместье под липами, он упокоился на голом берегу плоского озера, раскинувшегося между устьями рек Каракол и Карасуу.
Я хотел отмахнуться от этих слов, но Алмазная не позволила.
Она снова заговорила. Теперь о некоем Ири.
Имя его звучало тревожно.
А был он всего лишь уроженцем малого бурятского селения Цаган-Челутай, они там жили как в пустыне. Этот проводник довел отряд Хубилгана (восемь верблюдов и две лошади) до Хуанхэ, пересек с ним каменистое плато Ордос, перевалил снежные перевалы Куньлуня, достиг Тибетского нагорья. Слушая Алмазную, я, конечно, вспомнил «Снежную бурю на горе Бумза» – вцепившийся в ледоруб неукротимый пенс; рядом с Хубилганом все, наверное, были такие. Щетинистые щеки в инее. Ледяная стена, черные изломы трещин, обвисшие снежные козырьки. Никакой гарантии на возвращение, но неистовый пенс вернется. С игры все начинается, игрой все заканчивается.
Среди враждебного населения надеяться можно только на себя и на штуцер.
Именно так. Только на себя и на дальнобойный штуцер.
Грубые незнакомые слова раздражали меня, будто Алмазная все еще продолжала говорить по-монгольски.
Штуцер Хубилгана пугал самых дерзких дорожных грабителей. Штуцер Хубилгана стрелял на день пути и сколько угодно раз, ведь заказывал Хубилган свое оружие в далеком Лондоне у лучшего ствольщика тех времен – Чарльза В. Ланкастера.
И помощников
Я удивился: «Это-то зачем усложнять?»
Почти пять веков назад, с некоторым внутренним усилием напомнила мне Алмазная, не существовало ни камер Т, ни психологов. Шел девятнадцатый век, вдумайся, Лунин. Даже крепкие молодые челы считались моментальными, так недолго они жили, а наземный транспорт сводился к верблюдам и лошадям. Удача и собственное здоровье – только удача и собственное здоровье могли вывести путешественников из мертвых болот и пустынь. Только удача и здоровье спасали путников на ледяных перевалах и выжженных песках. Впрочем, еще красота. Это входит в условия любой игры. На самом ужасном перевале на солнечной стороне с гранитных скал, как коричневые грибы, свешиваются осиные гнезда, а в мягких мхах, как в гнезде, прячутся аметистовые примулы с желтым пятнышком посредине. Хубилган учил проводника: делай, Ири, то, что умеешь. Не завидуй никому. Не гонись за тем, что недоступно. Ты, конечно, можешь научиться от меня книжной мудрости, но это сторонние знания, они не сократят тебе путь, не переменят соленую воду на пресную, не уберегут от жары, морозов, лавин, пыльных бурь и снегов, живи, как живешь.
«Никогда не смотрел на жизнь с такой точки зрения».
«Я знаю», – усмехнулась Алмазная.
Ири, лучший проводник Пржевальского, легко находил звериные тропы в самых глухих местах. Он умел договариваться с самыми воинственными тангутами, а там, где не хватало слов, без колебаний пускал в ход оружие. Других способов выжить у Хубилгана и его спутников не было.
Холодные дожди, страшные камнепады, безумные грозы.
Слушая Алмазную, я снова увидел «Снежную бурю на горе Бумза».
Прищурившийся упрямый пенсер. Он-то уж точно был в игре. Я молча смотрел на Алмазную. Она тоже щурилась, она сейчас видела больше, чем я. Хубилган жалел, что от пятого перехода Ири отказался. «Больше я не пойду, Хубилган, – сказал Ири. – Мне больше не надо». Правда, в некоторых исторических источниках цитируется иной ответ. «Я не пойду, Хубилган, – будто бы сказал проводник. – Если я пойду с тобой, домой не вернусь».
И не пошел.
И жил долго.
А Хубилган умер.
Бурят-кавалерист
7 октября 2413 года.
21.47. На реке Голын безоблачно.
Тонкая рука Алмазной лежала на столике.
Тонкая, нежная, без всяких тату, просто смуглая.
Потянувшись за чашкой, я коснулся ее руки. Это получилось случайно, ничего такого я не думал, но меня пронзило тревожным отчаянием: вот сейчас она уберет руку.
Но она не убрала. Правда, и не улыбнулась.
Бывший проводник Ири жил долго, так она сказала.
Благодаря последнему письму, отправленному Хубилганом с далекого озера Иссык-Куль, Ири, бывший проводник, из заброшенного бурятского поселка вызван был в столицу. Там он стал жить при Санкт-Петербургском императорском Университете, сделался истопником. Ему это нравилось. Он вовремя доставлял дрова и уголь. Он полюбил тесный темный закуток под лестницей черного хода, в котором жил и хранил нужный инструмент. Нередко он встречал друзей Хубилгана – людей очень известных, даже знаменитых. Ему показали письмо, доставленное с озера Иссык-Куль. «Проводник Ири все делал, как мог, правда, напрасно тянулся к книжным истинам». Заканчивалось письмо личным обращением Хубилгана к бывшему проводнику. «Не допускай себя к книжным истинам».