Русская фэнтези-2008
Шрифт:
Один стул пустовал. Его спинку наискось пересекала траурная лента. Стену за местом, отведенным погибшему на охоте графу д’Аранье, завесили знаменем с гербом графства. Знамя было черным, семь локтей длиной, с бахромой из темного меха.
Согласно традициям, золото герба на черном фоне символизировало величие дома в тяжелые времена.
— …подите вон, сударь! Видеть вас не желаю!
— Как будет угодно вашему высочеству, — пролепетал барон, пятясь к дверям.
Не успел он покинуть залу, как раздражение герцога нашло новую мишень.
— Зачем
Граф д’Ориоль встал и с достоинством выпрямился.
— Это не мой урод, государь. Это ваш урод. Я готовлю вам подарок.
— Ты шутишь?
— Ничуть. Шутить будет он. Я намерен преподнести вам, государь, нового шута. Взамен Фалеро, который сейчас, должно быть, веселит Нижнюю Маму.
— Этот болван — шут?
— Воистину так, — со смирением подтвердил граф.
Герцог обернулся к Эдварду II, призывая августейшего соседа в свидетели. Полюбуйтесь, мол, с какими тупицами приходится иметь дело! Даже мой собственный сын — ничтожество, клянусь Овалом Небес! Однако король любовался гобеленом со сценами псовой охоты. «Отворотень» работал выше всяких похвал: его величество игнорировал все, что было хотя бы косвенно связано с Реми Бубчиком.
Лицо Карла Строгого налилось дурной кровью. Гнев перешел в ярость, искавшую выхода. Луч солнца, упав из окна, сверкнул на кирасе, отполированной до зеркального блеска. По краю кирасы гравер изобразил девиз Неверингов:
«Награда не уступает подвигу».
Андреа не удивился бы, узнав, что бравый вояка не снимает кирасу даже на ночь. Так и спит, в накидке из горностая поверх доспеха. И видит наилучшие сны: падение города за городом.
— Эй ты, болван! Встань!
Реми сжался в комок, не понимая, что происходит.
— Я кому сказал?!
Скорлупарь неуклюже поднялся, сутулясь и глядя в пол.
— Подойди!
Сейчас, понял Мускулюс. Сейчас все произойдет. Мне нет дела до судьбы герцога. Он — кость в горле у Реттии. Будет лучше, если он отойдет в мир иной. С подонком д’Ориолем, когда он займет отцовский трон, договорятся без проблем. Реттия сможет держать его на коротком поводке. Зная то, что известно мне и Нексусу, шантажировать молодого мерзавца — проще простого.
«Милосердие и добросердечность. Справедливость и благотворительность. Нет, отрок, это не наш профиль. И не тщись, не выйдет…»
Реми доковылял до возвышения и остановился.
«Без приказа я и пальцем не пошевелю. Спасать — не мое дело. Если, конечно, речь не идет о короле… А приказа не будет. И я никого не спасу…»
— Ты шут? Я спрашиваю, ты шут — или крысиное дерьмо?
— Ватрушечки, — прошептал скорлупарь, чуть не плача.
— Не слышу! Что морду воротишь, дурак? Шут и собака должны смотреть в глаза хозяину! В глаза, я сказал! В глаза!..
Реми Бубчик начал поднимать голову.
Прямо сейчас, или Моя вина
Он знал, что виноват.
Он родился с этой виной. С ней жил. С ней спал, ел и пил. Просил прощения — направо и
Нельзя быть, как все, если виновен.
Мама уехала из-за него. Папа уехал из-за него. Новорожденную сестренку увезли из-за него. Они молодцы, правильно сделали. Иначе папа с мамой могли провалиться в дырищу. Встали бы на самом краешке. А он подошел бы сзади и толкнул.
Он не мог удержаться, когда хотелось толкнуть. Когда просто хотелось, еще ничего. Еще держался. А когда хотелось так, что аж жглось, тогда ни в какую. Хоть пальцем лоб расковыряй. Хоть иголкой. Раньше он ковырял, но бабушка плакала. Ладно, перестал. Все равно без толку.
В его жизни были два счастья: кувыркаться и ватрушечки.
Потом пришел добрый хозяин. «Мой дурак!» — говорил хозяин. Твой дурак, соглашался он. Ведь если дурак, если чей-то, значит, не очень виноват. Кувырк-кувырк, извините, пожалуйста. От дырищи тянуло сыростью. И воняло. Он помнил: так воняло в нужнике, только меньше. Вонь и вина.
Извините.
Сейчас от вони хотелось плакать. Главный господин велел делать страшное. Главный господин хотел в дырищу. Сам хотел, не заставляли. Приказывал, гневался. Все умные, их надо слушаться. Нельзя перечить. Кувырк-кувырк. Становись на краешек, я толкну.
Я же виноватый.
Сейчас будет удовольствие. Это второе имя вины: удовольствие. Потом он готов был убить себя за это удовольствие. Но не знал, как убивают себя. Он дурак. Такую хорошую вещь знают только умные. Не он. Он знает другое: ватрушечки. Голова поднималась медленно. Во лбу жглось. Глаза не моргали.
На полпути он увидел свою вину. Впервые. И в страхе ударился лбом об пол. Холодный, спасительный пол. Он жил с виной, но не видел ее. Его заманили в ловушку. Он не станет слушаться. Кувырк-кувырк, отпустите меня. Оставьте в покое.
Ватрушечки.
Господин гневался. Вина ждала посередине между полом и дырищей. Он стал опять поднимать голову.
Казалось, в мозгу скорлупаря качнулся и пришел в движение тяжелый маятник. Реми пытался, как было велено, взглянуть в глаза государю, воюя с собственной головой, но тут маятник доходил до крайнего положения — и начинал двигаться обратно. Взгляд скорлупаря вновь упирался в пол. С упрямством механизма Реми предпринимал новую попытку — и все повторялось.
Карл Строгий с интересом наблюдал за потугами дурака. Такой забавы герцог еще не видел. Зрелище неожиданно увлекло его. Теперь он смотрел только на Реми; остальное перестало существовать для государя. Он не замечал, как напряглись желваки на скулах графа д’Ориоля, как сын подался вперед в ожидании. Свежеиспеченный, словно ватрушка, наследник очень старался сохранять отстраненно-безразличный вид. Увы, сейчас, когда до осуществления коварного плана оставались считанные секунды, граф в волнении утратил контроль над собой.