Русская канарейка. Блудный сын
Шрифт:
Двое суток Леон только воду пил, лежал на полу неподвижно, пытался заспать стреляющую в затылке боль и тягучее нытье в правом боку. На третьи сутки полегчало, зато усилилась волна, и навалилась мутная тошнота от постоянной качки в замкнутом пространстве. Ну что ж: «Кто в шторме не бывал, тот богу не молился…»
Мысленно он прикидывал маршрут, ибо уверен был, что везут его – вповалку с коврами – прямиком в Бейрут, к «Хизбалле».
Яхта шла на хорошей скорости узлов в пятнадцать. Если б самому пришлось идти на такой яхте, рассчитывая все параметры хода, оптимальным маршрутом был бы такой: от Портофино вдоль берега
В любом случае у него есть еще трое суток, не меньше, но и не больше: нет оснований думать, что, имея на борту, помимо опасных плутониевых ковров, столь неудобный груз, как избитый и связанный артист Парижской оперы, экипаж захочет остановиться и полюбоваться закатом или там искупаться в морской воде, дожидаясь любопытствующих стражей порядка… Нет, наверняка они будут шпарить пятеро суток без остановки – навигационные приборы позволяют ходить даже ночью на автопилоте. Да и автопилот не потребуется: у них на яхте людей достаточно, вряд ли Крушевич экономит на команде.
Раза два Юргис спускался подискутировать, и хотя у него явно чесались руки пошевелить говнюка, он просто описывал, пересыпая посулы смачным матом, что с Леоном сделают знающие в этом толк ребята.
– И тогда ты споешь им серенаду…
– Я требую, чтобы меня передали официальным властям, – Леон с трудом ворочал деревянным языком, – и сообщили в посольство Франции о…
В ответ Юргис заходился рассыпчатым девичьим хохотком.
– А это и есть официальные власти, – уверял, отсмеявшись и отирая слезы удовольствия. – Самые что ни на есть официальные в той местности, с во-от такущими обрезами! Ты вышку получишь вполне официально. Но перед тем, обещаю, пидар: ты на полную катушку споешь им серенаду своего шопе-ена, поял?
– Шуберта, – поправил Леон, и за это в последний раз на данном этапе плавания был отправлен в нокаут.
Костик, в сущности, ничего не знал; Леон просчитал верно: тот был нанят на одну ходку. Три курса Херсонского медучилища, хороший мальчик, горячее желание помочь деньгами маме после скоропостижной смерти отца. Через брата хорошего знакомого нанялся куда-то сплавать недели на две и в Керчи, в портовой тошниловке, разговорился с приятелем Юргиса… Ну, а дальше все прекрасно сложилось: и денег тут предложили больше, и документы оформили без проблем. Заграницу опять же повидать охота: Италия, Лигурийское побережье – столько в мире красоты…
Капитана Алексея Романовича Костик побаивался и уважал; Юргиса боялся до смерти. Подкатываться к юноше с будущими деньгами было опасно: под давлением мальчик мог все и вывалить. Да он и не решился бы ни на что, Леон и не заикался – незачем губить пацана. Зато раза три добросердечный Костик шепотом ронял пару фраз – вообще, про обстановку. Как-то шепнул, что из-за этого кипеша поменялся маршрут: должны были идти на Мальту, а сейчас в Грецию идем, куда-то севернее Родоса. Там ковры перегрузят на другое судно.
– А что – ковры? – спросил Леон равнодушно. – Контрабанда, что ль? Такие ценные, чтоб следы заметать?
– Следы? –
И тут Леон вопреки здравому смыслу сделал опрометчивую попытку уговорить парня на эсэмэску невесте, но Костик даже отшатнулся и головой помотал; схлынула с лица краска, обнажив гречку веснушек на скулах.
– Ты что?! – крикнул шепотом. – Меня Юргис убьет. Дознается – и хана мне.
Потупился, проговорил, не поднимая глаз:
– Извини, у меня мать хворает, не стану я в эти игры затеваться. – И, подняв голову, укоризненно добавил: – Ну, и потом: ты ведь прикончил его, что, нет?
– Прикончил, – согласился Леон.
– Видишь, – вздохнув, сказал Костик. – Значит, все справедливо.
Тем еще он был эскулапом, но рану на голове промывал и дезинфицировал, наложил повязку и таскал на себе в гальюн – за что ему немеркнущее спасибо на все оставшиеся дни. Дольше дней Леон не рассчитывал продержаться – учитывая ситуацию в нашем славном регионе…
К сожалению, он знал – в ужасающих подробностях, – что его ждет на различных этапах «дознания». К сожалению, отлично представлял себе весь прейскурант их фирменных «методов давления» – лучше было не думать.
К сожалению, он знал, что заговорит – говорят все. Вопрос в том – что говорить, и как говорить, и сколько будет работать версия раскаленного жениха-мстителя, после которой нужно будет сменить, вернее, обновить, и не единожды, арию: он собирался потаскать своих мучителей, насколько выдюжит, по лабиринтам нескольких легенд – как волк до последнего судорожного вдоха таскает на своей шкуре висящих на ней псов.
Ох, воистину – блаженны несведущие…
На четвертый день ближе к ночи дизель сбросил обороты до малой скорости в один-два узла, и яхта вошла в бухту – Леон услышал лязг якорной цепи и подвывание электрической лебедки. Значит, берег дикий, пришвартоваться негде, стоянка якорная…
После нескольких дней постоянного гула дизелей наступила тишина, лишь мелкая волна плескалась о борта.
Явился Костик, сменил повязку на голове, обронил сквозь зубы: островок-крохотулечка, Алимия – название, совсем пустынный: один колючий кустарник вокруг и развалины старых немецких казарм. Но бухта удобная, закрыта с трех сторон. Вот и все… Ждем встречи, сказал.
И часа через три к нему спустились двое – Юргис и матрос-араб, с которым Леон так приятно и полезно общался с лодки. Вновь его мумифицировали: широкой лентой запеленали ноги, руки прижали к бокам и заклеили рот («Давай, шопен, прочти мне напоследок лекцию»). После чего, перекатывая по полу (в голове от виска к виску металась шаровая молния), завернули в ковер.
Задохнусь, обреченно понял он. Зачем? Неужели эти идиоты ничего не хотят выколотить из пленного… Но нет: оставили, трудяги, малый просвет меж лицом и слоями ковра, так что воздух, и без того ароматизированный каким-то мерзким средством от ковровой моли, скудно проникал в щель. Мука была мученическая: пыльное крошево забивало ноздри, в голове нарастал мерный прибой, перед закрытыми глазами возник и поплыл оранжевый диск…