Русская канарейка. Трилогия в одном томе
Шрифт:
Сейчас он лишь отметил про себя, что Кнопка Лю и правда поработал на славу и что Камилле Робинсон придется при расчете накинуть ему сотню «целковиков».
Когда уже расставались (каждый торопился, у каждого свои дела-заботы), Леон вдруг щелкнул пальцами, будто вспомнил нечто забавное, подался к эфиопу и, понизив голос, проговорил:
– Да: я исчезаю, и, возможно, надолго… А ты, если захочешь опохмелиться, подскочи в Лондон. Корейский ресторан на Шарлотт-стрит – там ждет бадья отличного пойла. Назовешь у стойки мое звездное имя, тебе нальют. Вылакай все!
– Ты… очумел или как? – озадаченно пробормотал
– Отличное корейское пойло, – со значением повторил Леон. Закинул на плечо пустотелый рюкзак с красной книжицей подорожной удачи внутри. – Соджу называется. Сод-жу!
И адресок повторил, улыбчиво и спокойно глядя в изумленные глаза Кнопки Лю. Знал, что тот запомнит: у старого марксиста была отличная память.
Он и сам не очень ясно представлял себе, к чему затеял этот финт. Точно так, уезжая на гастроли, всегда прихватывал на всякий случай тьму-тьмущую ненужного барахла – вдруг пригодится? И были, были моменты, когда потрясающим образом совпадали нужда с припасенным счастливым обстоятельством. Он был артистом, он был певцом и распеваться привык в разных регистрах и разных тональностях.
В один из этих дней, совсем измаявшись, поехал на ферму в Бюсси…
Неожиданно застал ухоженный дом, будто неделю в нем шуровала выездная бригада опытных уборщиков, и умиротворенную, загорелую под весенним деревенским солнцем, похожую на мальчика-мулата, скуластую сладостную Айю.
Она увидела его в окне, вскрикнула и побежала открывать… Оба одновременно споткнулись на пороге, уцепились друг за друга и замерли.
От нее пахло упоительной мешаниной: укропом и розмарином (помогала на монастырском огороде?), еле слышным ароматом специй, сладковато-пряным духом копченостей из монастырской коптильни, легкой испариной… Отросшие и уже вьющиеся волосы пружинили под его пальцами; он подумал, что они с Айей, должно быть, опять ужасно похожи этими упругими завитками одинаково крутых затылков.
В голове предательски мелькнуло: может, к черту все? Зайти в ближайшее интернет-кафе, черкнуть Шаули два-три слова о прекрасной Лигурии и о «казахском сыночке»; кинуть предположительную дату: двадцать третье апреля…
(«А поднимется ли он к двадцать третьему?» – и «он» поднялся: во всяком случае, в справочной службе лондонского госпиталя Святого Фомы некой девушке, озабоченным голоском осведомившейся о здоровье такого-то, ответили, что такой-то выписан позавчера в удовлетворительном состоянии.)
…короче, выложить все, что на сегодняшний день имеется в наличии, и закрыть эту тему навсегда. С перелицованным Винаем разберутся, и очень скоро. Иммануэль умер много лет назад в полнейшем неведении и вовсе не требует от тебя сведения счетов с его любимым «ужасным нубийцем»… В конце концов, разве ты не твердил годами самому себе и друзьям из конторы: «Я – артист, я – частное лицо. Я просто голос»? Так вот и стань частным лицом, просто Голосом – именно тогда, когда ты встретил свою пару: свою голубку, свою лебедицу, свою волчицу – кто там еще в животном мире никогда не расстается, а умирает от тоски, когда погибает другой?
Отослать письмо и все забыть… Им с Айей всего лишь придется погулять тут по лесистым холмам Бюсси как раз с неделю – время, которое он и взял для отпуска. А дальше можно
– Пойдем, что покажу! – выдохнула она ему в ухо, схватила за руку и минут двадцать таскала по двору и по дому: заставила подняться на до сих пор пахнущий сеном пустой чердак с мощными стропилами, высоко, как в соборе, вознесенными над головой. Затащила в винный погреб: «Настоящее чрево земли!» – где под низкими сводами выгнутого дугой потолка деревянные стеллажи целили запечатанные дула пыльных бутылок.
Это был добротный фермерский cave a vin. Если судить по кирпичной кладке – века полтора от силы. Но, присмотревшись, можно заметить серые камни прежней кладки, а копнув хорошенько, обнаружить кладку еще древнее. Короткий аппендикс лестницы штопором вонзался в грунт, глухо заваленный камнями. Старая добрая Бургундия: поколение за поколением тут рыли погреба, многокилометровые тайные ходы, что впоследствии заваливались и приходили в негодность.
– Ну, да, подвал… – одобрительно заметил Леон. – Хозяйство было немаленьким.
– Нет, ты глаза закрой и нюхай! – потребовала она. – Здесь есть одна тайна.
И сама зажмурила глаза, ноздри раздула, с шумом втягивая сырой воздух:
– Чуешь? Яблоками пахнет! Совсем как в ангаре у нас на Экспериментальной базе. Только это не апорт, там запах с кислинкой, а здесь сухой, сладковатый. Откуда – среди виноградников? Загадка!
– Ну уж и загадка, – насмешливо улыбнулся Леон. – Это запах ратафии, крепленого вина. Прежний хозяин гнал ее из яблок, вот и вся загадка. В тех вон бочках бродил сидр, набирал нужный градус, а потом отправлялся на винокурню, чтобы стать аперитивом…
…В этой подземной матрешке было сыровато и знобко, но въевшийся в стены стойкий запах яблочного брожения отгонял мрачные мысли.
Они прихватили бутылку красного сухого и по лесенке поднялись в кухню, озаренную жаркой медью сковород и половников, начищенных и развешанных по стенам.
Айя и тут не могла остановиться, все хвастала хозяйством: в шкафах целые залежи прошлого – смотри, какие ухваты, а какой серебряный щелкунчик, видал? А какие чугунные узорные подставки под все на свете! Без умолку болтала новым, свободным и полным голосом без обычной своей хрипотцы, будто дом и ферма принадлежали ей и Леону, а глаза, насыщенные всей этой зеленью, и медью, и красным деревом, и искрами каминного огня, молча умоляли только об одном: давай здесь останемся, давай!
Леон поймал ее за руку, притянул к себе, стиснул.
– Да что за безобразие! Охотник прискакал с намерением завалить лань, а та изворачивается и бегает по двору! Так: вот удобный диван: за-ава-а-аливаем…
– Погоди-погоди! – вскричала она. – А ситцевый балдахин в спальне, ты ж не видел! – Вырвалась, помчалась по деревянной лестнице на второй этаж, крикнула оттуда: – Ты просто рухнешь!
Он взбежал за ней следом, налетел, зажал под мышкой ее голову и – рухнул, заволакивая лань под ситцевый балдахин…