ЦЕННОЕ ПРИОБРЕТЕНИЕО сдержанности и объективности оценок Орлова свидетельствует и следующее обобщение. Замечу, что захват Беларуси Российской империей в конце XVIII века до сих пор не получил в белорусской историографии своей стереотипной формулировки. В.Орлов объясняет эту ситуацию детям:«Доcг^3 час у нашых школьных падручн^3ках i c ^3ншых кн^3жках па г^3сторы^3 гаварылася, н^3быта беларусы на працягу стагодзьдзяc ^3мкнул^3ся cзьяднацца з братн^3м расейск^3м народам i жыць зь ^3м у адной дзяржаве.Гэта няпраcда.Беларусы паважал^3 суседн^3 народ (!), дапамагал^3 тым, хто перася- ляcся з Масков^3^3 c Вял^3кае княства Л^3тоcскае, але жыць пад уладаю расейск^3х цароc нашы продк^3 н^3кол^3 не хацел^3. Яны вельм^3 добра памятал^3, як заб^3ваc i гнаc у няволю палачанаc цар ^2ван Жахл^3вы. Памятал^3, як праз сто гадоc пасьля гэтага расейск^3я ваяводы загадал^3 перарэзаць ус^3х жыхароc беларускага горада Мсьц^3слава. Народ ня мог забыць, як царск^3я захопн^3к^3 c розныя стагодзьдз^3 рабавал^3 i вы- пальвал^3 нашу зямлю, як прадавал^3 палонных у рабства туркам i персам. Назаcсёды засталося c памяц^3 беларусаc i тое, што салдаты цара Пятра I cзарвал^3 галоcны храм нашай зямл^3 полацк^3 Саф^3йск^3 сабор».Это обобщение. Далее автор приводит факты, характеризующие два соседние государства, и мы понимаем, что обобщение В.Орлова обоснованно. Дабы не быть голословным, и учитывая запрещение книги, а так же убедительность этих характеристик, позволю себе две длинные цитаты:«Вестк^3, што даходз^3л^3 да Беларус^3 з суседняй дзяржавы, н^3якай ахвоты «cзьядноcвацца» таксама не выкл^3кал^3. Дачка Пятра I ^3мпэратрыца Л^3завета загадала вырываць язык кожнаму, хто скажа пра яе непачц^3вае слова. A хвал^3ць царыцу не было за што. Вакол самой Масквы лютавал^3 разбойн^3к^3. У кра^3не не хапала сол^3, але вельм^3 часта простыя людз^3 ня мел^3 чаго i пасал^3ць, бо i хлеба было, як кажуць, на адшчык.У расейск^3м войску панавала палачная дысцыпл^3на. За якую- небудзь дробную прав^3ну салдат мог атрымаць дзве-тры тысячы cдараc палкай i памерц^3 на месцы.Расейск^3я cлады вял^3 сапраcдную вайну ca стараверам^3 людзьм^3, як^3я хацел^3 захаваць у праваслаcных цэрквах старыя мал^3тоcныя кн^3г^3 ^3 абрады. Старавераc пал^3л^3, выкопвал^3 з маг^3лаc i к^3дал^3 сабакам.Памешчык^3 c Расе^3 мел^3 бязьмежную cладу над сва^3м^3
сялянам^3. Сялянаc называл^3 рабам^3. Ix i ^3хных дзяцей было забаронена вучыць грамаце. Гаспадары мел^3 права ссылаць ix у С^3б^3р, засякаць б^3зунам^3 да сьмерц^3, прадаваць, назаcсёды разлучаючы мужа з жонкаю, мац^3 зь дзецьм^3. Пецярбурск^3я i маскоcск^3я газэты друкавал^3 аб’явы аб продажы, дзе людз^3 стаял^3 c адным перал^3ку з пародз^3стым^3 сабакам^3.Ад царскага беззаконьня, ад голаду i зьдзекаc у Вял^3кае княства Л^3тоcскае штогод уцякал^3 тысячы людзей. Цэлым^3 вёскам^3 на бела- руск^3я земл^3 перасялял^3ся стараверы. У сярэдз^3не XVIII стагодзьдзя ра- сейск^3 cрад патрабаваc ад Рэчы Паспал^3тай вярнуць м^3льён уцекачоc».«Законы аб’яднанай дзяржавы Рэчы Паспал^3тай, куды, як мы памятаем, уваходз^3л^3 Польшча i Вял^3кае княства Л^3тоcскае, давал^3 ча- лавеку значна больш правоc i свабоды, чым у Расе^3. Аднак правы гэ- тыя мел^3 пераважна паны шляхта. Праcда, шляхты c Вял^3к^3м кня- стве было шмат. На шэсьць-сем сялянаc прыпадаc адз^3н шляхц^3ц. Мног^3я з так^3х «паноc» адрозьн^3вал^3ся ад сялянаc тольк^3 тым, што на- с^3л^3 шаблю i ганарыл^3ся сва^3м гербам. Тым ня менш, гэта был^3 неза- лежныя людз^3, як^3я вырашал^3 мясцовыя i агульнадзяржаcныя справы, засядаючы на соймах. Соймам называcся зьезд шляхецк^3х дэпутатаc.У нашай дзяржаве, як i раней, м^3рна жыл^3 побач людз^3 рознай веры. Тут па-ранейшаму дзейн^3чаc Статут Вял^3кага княства Л^3тоcскага, пра як^3 c нас ужо ^3шла падрабязная гаворка».Словом, для желания добровольно «интегрироваться» у тогдашних белорусов не было никаких оснований. Поэтому «интеграция» произошла «в принудительном порядке», что вызвало в Беларуси три крупнейшие антироссийские восстания.Книга заканчивается последним таким восстанием, которым руководил Кастусь Калиновский. Именно после этого восстания многотысячными потоками хлынула в Беларусь волна чиновников-админис- траторов. Эти потоки не остановила в последующем ни Октябрьская революция, ни II мировая война, ни послевоенные годы. Наоборот, каждый раз находился повод для нового массового «братского» прилива администрации то советской, то «на помощь» после войны, то постсоветской. Приезжали, конечно, и серьезные ученые, и деятели культуры, и простые работяги, которые становились частью нашего народа, уважая его традиции и устремления. Наш разговор не о них. Речь об идеологической администрации.Последней волной такого приезда из России и отмечен период правления Лукашенко. Типичный представитель этого потока господин Заметалин, карьера которого не отмечена и малейшим созидательным деянием запрещает сегодня белорусские издания, возрождая ту систему уничтожения книг, которая существовала при Сталине или Гитлере в 30-е годы. Сначала автора клеймят в прессе, потом книгу запрещают, потом запрещенные книги сжигают на костре.Впрочем, обнадеживает то, что эта ретроспективная власть не вечна. Слишком невечна, чтобы горевать о запрещенной ею книге вместо того, чтобы поздравить Владимира Орлова с его очередной авторской удачей, а всю нашу культуру с ценным приобретением.В^2ЛЬНЯ WILNO VILNIUSДневник переселенцаКРЕДОКогда-то все было проще. Еще не наступил «конец истории», нравственность выглядела определенно, а суждения имели цель, и можно было попасть в десятку, которая тоже была. Твой успех имел общественное значение, и для счастья требовалось так мало, совсем ничего. Например, чтобы какое-то твое слово или даже какая-нибудь приставка проскочила цензуру… А поражение было поражением. И добровольный уход из жизни тоже был актом, исполненным общественного значения. То есть, если даже во всем этом и не было никакого смысла, то было значение. Строители строили, крестьяне сеяли, а писатели писали не для смысла, а для общественного значения.Но значение что-нибудь значило лишь до тех пор, пока было всеобщим. Когда же оно утратило свой тотальный характер, наступило время разлада и конфликтов, суть которого как раз и видится мне в том, что значение лишено смысла, а смысл значения.Например, возникают новые национальные государства. В этот процесс хорошо вписались вчерашние коммунисты. Ведь коммунизм и патриотизм методологически близки своей детерминированностью и однозначностью. А тут приходят люди с надписью «гражданское общество» на транспаранте, толкуют о правах человека. И начинается конфликт значения со смыслом, то есть популизма с плюрализмом. Одни требуют новой национальной сознательности, а другие твердят о праве каждого на свою собственную несознательность. Аргументы первых восходят к чистоте крови, аргументы вторых к учету реалий. Но и первое и другое слишком перепутаны, чтобы кого- то убедить. Не хватает чего-то третьего, через что мог бы утвердиться смысл. И я думаю, что если это не что-то исходное, общепринятое и однозначное, то, может быть, модель?ГОРОДЭтот город имеет как минимум три названия: Вильня, Вильно и Вильнюс. Первое женского рода белорусское. Второе среднего польское. Третье мужского рода литовское. По-русски, в зависимости от власти в городе, употребялось то польское (что, кстати, типично для русских названий белорусских городов Минск, Брест, Гродно, Новогрудок…), то литовское. Словом, она-оно-он. Совокупность родов вот что такое этот город. И эта модель. Если смотреть на нее сквозь ракурс только одного рода неизбежна унификация, и модели не видно. Тем не менее, споры идут именно о праве одного рода. Выходит, это споры за право не видеть?..Польский поэт, лауреат Нобелевской премии, профессор Чеслав Милош родом из этих мест. Недавно он написал: «Литовцы, также как и поляки, склонны подчеркивать западный характер Вильна, и действительно, архитектурно город принадлежит к среднеевропейской зоне. Но, возможно, несправедливо при этом забывается его более давняя история… Как столица Великого Княжества Литовского, с большой колонией православных купцов, Вильно более долгое время принадлежало скорее к восточной орбите, о чем свидетельствует большое количество церквей. Кстати, литовские историки должны установить, откуда взялось название Вильнюс и когда оно впервые было употреблено. Ни Вильнюс, ни Вильно не являются старыми названиями города, в хрониках выступает Вильна или Вильня, от реки Вильни».Морфологические споры хороши до тех пор, пока выводы из них не простираются на плоскость реальной политики. Поэтому я все же рискну употреблять тройное название Вильня-Вильно-Вильнюс. Или просто Город.Этот город для разбора национальных конфликтов весьма удачная модель. Здесь не доходит до крови, так как учитываются реалии. Точнее, предупреждаются. Еще нет цельной концепции сосуществования различных национальных групп, а она уже осуществляется. Конечно, она не идеальна. Но именно это и интересно. Это вообще интереснее, чем ежедневные сводки убитых и накопление ненависти в сердце.Значения сходятся, как неприступные стены, а смыслы могут взаимопроникать. Все несущественное несущественно в вечном городе. Если ты, конечно, способен осознавать эту вечность. Наш Город
не Рим, но вечность его отнюдь не метафорична. Ведь это наша вечность, ощутимая.Впрочем, наиболее ощутимая вечность для каждого ограничена его личным опытом.КОНЕЦ 60-ХПервый раз я попал сюда где-то в конце 60-х. На машине своего приятеля родители забирали меня из санатория «Беларусь» в Дру- скениках. На Минск ехали через Вильню-Вильно-Вильнюс. Машину поставили в центре и отправились смотреть город.Лето… До последнего времени такие прогулки в выходные были весьма популярны у минской публики. Потому ли, что собственная историческая среда была в послевоеные годы уничтожена? Или потому, что здешний климат был «западнее» (в смысле культуры и уюта)? А может, была в этом ностальгия по собственному национальному бытию, внутренней свободе и человечности? Генная потребность обезличенных, стандартизированных, идеологизированных белорусов?.. Скорее, все это вместе и привлекало минчан в Город. Тогда же, в конце 60-х, Город показался мне большим и непривычно детализированным. Ведь сам я был меньше, а мой ампирный сталинский Минск крупнее.Нас не учили, что Вильня-Вильно-Вильнюс имеет какое-то отношение к Беларуси, как, впрочем, не говорили и о том, какое отношение к ней имеем мы сами. Между тем еще в 1918 году была написана статья литератора и политика Антона Луцкевича «Два центра». Публикация появилась тогда же на страницах виленской белорусской газеты «Гоман».«Вильня или Менск? писал А.Луцкевич. Вопрос, какой из наших городов должен стать центром Беларуси, нам приходилось слышать не раз особенно от тех наших соседей, которые хотели взять Вильню себе. Но и сегодня, хоть литовцы объявили ее столицей независимой Литвы, дать ответ на этот вопрос не легко: культурные центры не всегда развиваются там, где есть центр административный. И независимо от того, будет ли между Беларусью и Литвой проходить государственная граница и с какой стороны этой границы окажется Вильня, этот древний центр культурной жизни всего Белорусско-литовского края будет всегда притягивать к себе культурные силы всех национальностей края… И если мысль белорусского политического деятеля обращается сегодня к Менску, то мысли ученых плывут к Вильне.Вильня или Менск? Этот вопрос, бесспорно, разрешит только будущее. Но кажется, что решение здесь может быть только компромиссное: Вильня при всех условиях должна обслуживать оба народа, для которых этот город был колыбелью во времена рождения их культур».Будущее это мы, которые в конце 60-х бродили по улочкам Города и ничего не знали о вопросе, который должны разрешить. Статью А.Луцкевича тогда не читали не только мои родители, но и уверен сотрудники спецхранов, где были запрятаны «Гоман» и сотни других виленских белорусских изданий.КОНЕЦ 70-ХНе знал я этого и в конце 70-х, в ту холодную промозглую осень, когда тяжелые грузовики повезли нас с вокзала в бывший монастырь за собором Петра и Павла, где размещался так называемый Минский полк внутренних войск. Город представлялся сказкой за высоким каменным забором, а знакомство с ним началось для меня с зон, вышек, маршрутов конвойной службы… В то время совсем рядом еще жил белорусский художник старой школы Пётра Сергиевич, рядом стоял домик попа Александра Ковша, который в межвоенное время вел службу в старейшей городской Пятницкой церкви только по-белорусски, а в войну был расстрелян немцами. Рядом же находился целый жилой квартал, построенный в межвоенные годы по проекту белорусского архитектора Льва Витан-Дубейковского и напоминающий о гуманистических поисках в европейской архитектуре начала века.Но все это было рядом, а я начинал издалека. На втором ярусе железной койки, которая так несуразно выглядела в монашеской келье, я читал. И более, чем факты истории, мне нравилась легенда об основании Города. Мол, однажды великий князь Гедимин охотился в здешних местах (столица княжества была тогда в Новагродке)… Живописный рельеф города крутые холмы, поросшие лесом, и сегодня живо откликаются на древнюю легенду. Так вот, именно здесь решено было остановиться на ночь. И ночью Гедимину приснился сон: огромный железный волк, а в нем множество волков поменьше. Утром Гедимин призвал главного своего жреца и приказал растолковать сон.
В этом месте, сказал жрец, должен быть основан большой город, столица княжества, и название этому городу Вильня. Так и произошло. А жреца за удачное пророчество (радз^3c основать Вильню) прозвали Радзивиллом. От него и пошел богатейший в Европе княжеский род.Правда, говорят, что Город существовал и много раньше, что основали его славяне-кривичи и назывался он Кривым. А еще говорят, что возник Город на самой границе расселения славян, предков современных белорусов и балтов, предков современных литовцев. Позже здесь появились евреи и татары, поляки и русские. Каждый народ здесь что-то оставил. Чтобы потом возвращаться. Так возник Город.НАЧАЛО 80-ХСтояла мокрая зима. Треугольная комнатушка, которую снимал в старом городе мой приятель Антанас, фотограф. Мы спали на одной широкой кровати, кроме нее в комнатушке помещался, кажется, еще стул. Тогда я уже знал, куда приезжал.Я убежденно произносил: Вильня белоруский город! Точно так, как сегодня пишут некоторые минские историки. Точно так, как местные поляки пишут на стенах «Вильно нашэ!» Однажды я видел подобное графити даже по-русски (или по-советски) «Лабусы, вон из Вильнюса!» Своеобразное достижение интеллектуалов из местного интерфронта.Словом, я ехал в библиотеку туды, куда десятки лет бесконечно ездят белорусские гуманитарии, потому что изучение нашей истории и культуры без здешних архивов и библиотек невозможно. В Минске какое-то накопление материалов всерьез началось только в двадцатые годы нашего века. Все остальное плюс все о Западной Беларуси межвоенной поры здесь.Сам Город был для меня как бы продолжением библиотечных стеллажей, иллюстрацией прочитанного. Вот дом, где Франтишек Скорина напечатал первые белорусские книги. Почти 500 лет назад. Первые печатные книги в Восточной Европе. А в этом здании вышла первая легальная белорусская газета «Наша Доля» (1906 год). В стенах костела святого Яна прятался от муравьевцев Кастусь Калиновский. Здесь он был схвачен, заточен в Доминиканском монастыре, приспособленном под тюрьму, и затем, в марте 1864 года, повешен на Лукишской площади. В прошлом году я наблюдал здесь другое повешение: на железном тросе автокрана висел бронзовый Ленин. А сейчас здесь хотят разбить клумбу и больше никого не вешать.Вот дом, где в конце минувшего столетия долгое время жил и работал поэт и адвокат Франтишек Богушевич, автор первого национального манифеста, в котором на вопрос: где теперь Беларусь? был дан ответ: а вот она, от Вильни до Смоленска. Этнографически он был прав, имея в виду культуру народа. Неужели общество за сто лет так поглупело, что способно толковать слова классика только лишь как территориальные претензии? Неужели между масштабами культуры и периметром государственной границы есть какая-то определяющая связь?Нет, в начале 80-х я еще об этом не думал. Я думал о том, как много за все времена в Городе жило белорусских поэтов, и как много написали они произведений, воспевающих Город.Семь адресов имела в Городе газета «Наша Н^3ва», просуществовавшая десять лет до первой мировой войны, ставшая родовым гнездом всей национальной жизни, культуры, науки. В здании бывшего Базилианского монастыря в 1919 году открылась первая белорусская гимназия, здесь же тогда обосновался и крупнейший национальный музей с богатым архивом и библиотекой. В межвоенное время в Городе действовали центральные органы всех национальных политических организаций от коммунистов и социал-демократов до хадеков и немногочисленных нацистов. Но самой крупной была стотысячная Белорусская крестьянско-рабочая громада… Однако меня сегодня больше привлекает не долгота этого перечисления (проще говорить о том, что в национальной традиции не связано с Городом), а то, куда это все подевалось?КОНЕЦ 80-ХМои визиты в Вильню-Вильно-Вильнюс случались все чаще. Коротая ночи то на вокзале, то у Лявона Луцкевича (сына того Луцкевича, коренного жителя Города, который из своих шестидесяти отсутствовал здесь только десять лет, был, как говорит, «на курорте»), то на стульях во дворце профсоюзов на Туровой горе между днями работы учредительного съезда БНФ («Саюдис» дал тогда помещение гонимой в БССР организации), я думал о том, что свой дом и своя постель мне нужнее здесь. Времена менялись, и нужно было довести до конца свое личное испытание формулы «лучше там, где нас нет».По сути это была формула той рождающейся несоветской Беларуси, которая для многих гуманитариев тех лет становилась синонимом вожделенной Свободы. Еще в студенческие годы мои ровесники- художники заявили ее как свой принцип. Мол, белорус чего-то достигнет в творчестве лишь тогда, когда, уподобившись Максиму Богдановичу, откуда-то издалека увидит Беларусь, вблизи почти невидимую и неощутимую. Позже подобные принципы были названы внутренней эмиграцией.Запрещенная Беларусь представлялась чем-то желанным и не совсем реальным, тем лучшим, где нас нет.Теперь-то я знаю «лучше там, где нас не будет никогда». Осуществленная в виде национального государства национальная мечта перестает быть мечтой. И поэтому сегодня я искушаюсь бегством от политики.Я хотел бы отобрать у политиков Город. Ведь они слишком непостоянны и кичливы в вечном городе, им не нужны образы. А Город это образы. Этим он интересен, хотя те, кто правит, убеждены, что он интересен именно ими, властью.Власти здесь менялись так часто. Менялись названия улиц. Менялся «обязательный для всех» государственный язык. Все оказывалось преходящим. И только культура Города литовская, белоруская, польская, еврейская, татарская оставалась.В XVII веке под напором растущего вширь Московского государства Великое Княжество Литовское все более сближалось с государством Польским. Полонизация охватила высшие слои общества, а белорусский язык, бывший в княжестве официальным, остался уделом социальных низов, простонародья. Как и литовский. Вот в таком статусе оба языка встретили разделы федеративной Речи Песполитой и российскую оккупацию конца XVIII века. Новая власть утверждалась через жестокое подавление освободительных восстаний, через указы о запрещении белорусского и литовского языков, через изощренную русификацию. Вторым после военной силы интрументом Москвы стала православная церковь, так же, как инструментом Варшавы становился католический костел.В 1920 году Виленский край попадает под польскую оккупацию. С 1940-го волевым решением Москвы отходит к Литве. Если упомянуть еще две немецкие оккупации, то представление о том, как формировался нынешний политический климат Города, будет почти полным.У политиков свои резоны. Для поляков это город, в котором похоронено сердце Пилсудского, куда влечет паломников священный образ Матери Божьей Остробрамской, могилы Сырокомли, Лелевеля, город, над которым взошла звезда Адама Мицкевича, национального поэта номер один. Здешняя польская культура литвинство это аристократизм, голубая кровь, белая кость национальной культуры. Правда, все это в прошлом. Теперь элита польской культуры живет по всему миру в Варшаве, в Париже, в США, только не здесь. А тут местные польские идеологи озабочены проблемами совсем другого уровня народ плохо владеет польским…Для литовцев этот город история и территория, сфера национальной экспансии, утоляющей всегда хищное национальное чувство. Для белорусов то же самое, и еще Мекка, хоть на сегодня белорусы представлены в Городе значительно хуже других. И я вновь задаю себе вопрос куда все подевалось?В смысле нынешних политических реалий в Городе никогда не было власти белорусской. Но что, по-моему, более существенно, междуГородом и Беларусью никогда не было границы. Учиться, работать, торговать наш народ извечно тянулся сюда. Не удивительно, что и первая грамматика современного белорусского языка создана на основе виленских говоров уроженцем Виленщины Брониславом Тараш- кевичем.Путешествуя по краю, я убедился, что язык здешних жителей действительно весьма близок к литературному, хоть и называют они себя поляками. Потому, что католики. А паспортных белорусов в Литве 63 тысячи. Но это как бы обезглавленная масса. Нет ни школ, ни каких-либо культурных учреждений. «Голова» этой «массы» в новое время уничтожалась еще польской властью в тюрьмах и концлагерях. Правда, это уничтожение не сопоставимо со сталинщиной, с советскими «телятниками» 1939 года, с Куропатами. Потом была война, угасание последних очагов культуры гимназии, музея, организаций. После войны «телятники» увезли последнего виленского белорусского интеллигента. Интересно, кто это был? Возможно, лидер хадеции ксендз Адам Станкевич, автор десятков книг? Не считаясь с фатальностью момента, он еще писал письма с требованием бело- русизации костела высокому советскому начальству…Затем десятилетия отчуждения Города. Унификация. Литва советская медленно, но верно доводила процент литовцев в Городе с 2-х до 50-ти. Правда, это была Литва советская, и определяла ее политику все-таки Москва.А Литва сегодня, кажется мне, уже пережила период национал- фундаментализма, становление своего национального государства в 20-е годы, что склоняет к доверию сегодняшним литовским политикам, которые говорят о приоритете прав человека и гражданского сообщества.Повторю, сегодняшнее бытие Города не идеально. И какие-то рецидивы превращения его в однонациональный заметны. Например, те же названия улиц, которые, по-моему, следовало бы сохранить в том звучании, в каком они вошли в историю, буть то балтское или славянское. Мне трудно представить, что Скорина издавал свои книги, а Мицкевич и Шевченко жили и писали свои произведения на улице Диджёйи, а не на Великой. Или названия деревень Виленщины. Думаю, жители Великого Села не станут называть его Диджясалис оттого только, что так написано нынче на въездных указателях. Тоже само Ужусенис Застенки, Каркленай Лозники и т.д. Да и в унификации государственного языка для Виленщины значения не много, смысла же нет вовсе. А смысл в том, что Литовское государство не ущербно, а, наоборот, богато Виленским краем этой уникальной совокупностью родов и культур, множеством языков. Так же, как смысл отношений Литовского и Белорусского государств не в возведении новой (и весьма дорогостоящей, кстати) исторической реалии, государственной границы, а как раз наоборот во взаимопроникновении культур, которое было приостановлено в послевоенные годы.Он-она-оно звучит как утверждение. А чей-чья-чье как отрицание, как заикание. Мицкевич «синоним» Города. Наш! Нет, наш! Нет, не ваш! Нет… Творчество здесь не помогает. Писал по-польски! Но на белорусском материале! Но отчизной называл Литву! Логика приводит к гематологическому анализу. И тут вместо ожидаемой чистоты и однозначности появляется новый фактор еврейская кровь. Но Мицкевич заглавная буква длинного исторического ряда: Сырокомля, Костюшка, Витовт… Везде похожая ситуация. Грюн- вальд, архитектура, статут Великого Княжества Литовского, само Княжество… Наконец, все сходится на Городе. Он тоже «полукровка». Его не разделишь, не разрушив, а разделив не приобретешь. Поэтому спорить следует не о принадлежности Города, а о принадлежности Городу.Смысл существования «других» национальных групп: белорусов, поляков, евреев, татар, русских, в том, чтобы возродить Город во всем многообразии его культурных традиций под юрисдикцией Литвы. Если, конечно, юрисдикция не будет первичной, а культура вторичной. Юрисдикция это ведь, как дикция. Черчилль, кажется, писал на полях собственных речей: «Аргумент слаб. Повысить голос». Все аргументы текущей политики слабы перед фактами многовековой культуры.НАЧАЛО 90-Х… В январе 1991 года я, тогда уже житель Города, стоял со своим бело-красно-белым флагом на площади перед зданием Верховного Совета Литвы и так же, как сотни тысяч других людей, стоящих рядом с другими флагами, ждал танковой атаки. Тогда я ясно осознавал, что уехал из Империи Зла, и не в эмиграцию, а как бы ближе к дому и к космосу, ко сну. И к смыслу. Возможно, тогда впервые я полнокровно ощутил значение смысла. Весь мир поделился ровно на две части. Не было различий ни социальных, ни национальных, ни религиозных… Было только добро и зло. Люди и танки. И я был на стороне добра, и ничего не мог поделать с его неодолимой притягательной силой.